Солдат императора

Ты на всем огромном поле один одинешенек. Перед тобой тысячи беспощадных тренированных убийц, чьи глаза смотрят только на тебя, чье оружие тянется только к твоему горлу, чья совокупная злобная воля вот-вот раскатает твою жалкую душонку в тонкий блин. Они все идут к тебе одному. С целью искромсать, растоптать, убить. Их очень много. Очень, а ты один. Спасения нету, липкий страх заполняет все существо. Потому что убежать нельзя. Надо шагнуть вперед.

Самый мужественный поступок в моей жизни — этот первый шаг. Все равно, что прыгнуть с замковой башни… вниз, на жесткую и жестокую брусчатку, к неминучей смерти.

Но когда ты делаешь этот шаг… когда я его сделал… я вдруг понял, что я не один! Что со мной сотни товарищей, с которыми делили пыльный плац, ругань капрала, плащ на ночлеге, кубок вина, краюху хлеба. Которые идут с тобой плечом к плечу, тоже сделав этот первый шаг. Которых физически невозможно подвести, предать и бросить на поле. И тогда стрела воли срывается с тугой тетивы души и летит вперед, становясь частицей общего роя, который сливается в единое, всепоглощающее ничто. После этого не страшно.

Смерть — основа любого страха, тебя не касается, ты бессмертен, ведь разве может умереть нечто несуществующее? Ты бессмертен, а значит и бесстрашен.

Конрад Бемельберг выражал те же мысли гораздо короче и проще, как я не научусь, наверное, никогда: «Парни! Вы ландскнехты! Солдат часто убивают, скоро убьют и вас! Но! Ландскнехты пребудут вовеки веков, а значит, и вы не умрете никогда!»

Строй шел на врага, что успел вывести за ров шеренг с десять. Нам досталась самая большая баталия, над которой вились знамена Берна и Унтервальдена, та самая, которой я залюбовался в начале битвы. Очень длинный фронт её потребовал, чтобы и мы развернулись, пусть даже в ущерб глубине формации.

И вот они все ближе. Я вижу оскаленные рты и перекошенные лица, доспехи и одежды, запачканные пылью, а у многих и кровью, кирасы, попятнанные пулями и три ряда наконечников пик. С виду очень острых. А над ними целый лес алебард, глеф и куз, словом, всякого страшного шипасто-угловатого железа.

Мы идем коротким шагом. Семьдесят шагов в минуту или что-то в этом роде. Только не смешать линию, остальное сейчас не важно. Швейцарцы медленно выступают вперед: изо рва выбирается новая шеренга, а все передние делают шаг вперед. Мы сближаемся, всего пять десятков шагов, а как далеко!

Тридцать шагов. Двадцать пять. Двадцать. Флейты и барабаны не замолкают. У врага тоже самое. Пятнадцать шагов. Двенадцать. Десять. Пики уже почти касаются друг друга. Семь.

Две чудовищные расчески медленно схлестывают свои зубцы.

Началось.

Пикинеры встают на месте, почти врастая в землю. Их оружие ударяется о древки неприятеля, чтобы сбить их пики в стороны. Берн и Унтервальден осторожно напирают. Им деваться некуда — надо вывести в поле как можно больше людей, иначе их положение очень невыгодно, они не могут развернуть весь строй, который больше чем на половину остался за валом.

Вдоль всего фронта слышится треск и звон, от соударения шести сотен окованных древок и стальных наконечников. Всё это в полном молчании, только слышится сиплое напряженное дыхание ближайших товарищей. Швейцарцы держат пики коротко, ловко отбивая выпады наших доппельзольднеров, они пытаются все вместе подобраться поближе. Пока нет убитых и раненых, пока мы только разминаемся, но это не надолго.

— Vorwerts marsch! — разносится команда, и звучат свистки фельдфебелей — это бернские командиры решили форсировать события.

Весь их огромный строй как-то разом бросается вперед, насаживаясь на пики, впрочем, это обманчивое впечатление.

Вот тут и началось то, о чем рассказывали старшие товарищи.

Не зря пикинеры примеривались своим оружием. В сближении они отбили почти все пики в стороны без ущерба для себя и теперь уверенно достают наших при каждом уколе. Мы не остаемся в долгу. Треск и звон усиливается с каждой секундой. В симфонию войны включаются первые крики умирающих или раненых, им вторит рык разъяренных солдат, команды и свистки офицеров.

Как непохожи наши новые враги на давешних гасконцев, чьи цепи мы сожрали в считанные минуты, как огонь сухую солому! Нынче легкой победы не жди, да и будет ли она?

Я все вижу. Товарищи колют, как заведенные. Никакого фехтования. Один человек сам по себе ничего вообще не значит. Ты бьешь в строй врагов, он бьет в тебя. Ты прикрываешь свой строй, он прикрывает тебя. Укол, отбив, выпад.

Пики удерживаются обратным хватом на уровне плеч, острием направлены вниз. Поэтому отбива всего два: направо и налево. Все просто. Не до изысков. В тебя летит острие, ты отбиваешь, товарищ из второго ряда колет из-за твоей спины. Безрезультатно, как правило. И тут же возвращает пику, прикрывая тебя от укола справа, а ты выпадом тычешь в неприятеля. Уколы сверху, снизу, с боков.