Солдат трех армий

А так как непрерывное выкрикивание команды могло унтеру наскучить, да и голосовые связки уставали, то скоро дело свелось к жестам. Если унтер указывал большим пальцем вниз, это значило «ложись!» Если он поднимал большой палец вверх, мы вставали.

Потом мы учились делать повороты и развороты:

— Нале-е-е-во! Отделение, кругом марш! Напра-а-а-во! Отделение, кругом марш!

Нас обучали отдавать честь, на обычном языке — «приветствовать». В фуражке и без фуражки. С чемоданом и без чемодана. В одиночку, вдвоем, группами. Стоя и на ходу.

Мы учились ползать на боку, на четвереньках, по-пластунски. Мы мчались галопом, перепрыгивая препятствия, по беговой дорожке, которую мы прозвали «карьерой чиновника», и вскарабкивались на деревья с проворством обезьян. Первый месяц мы ходили шагом только по команде. Остальное время главный способ передвижения был бегом.

Мы выучили наизусть правила внутреннего распорядка в казарме, в помещении и правила хранения вещей в шкафах. Мы изучили знаки различия в армии и на флоте.

Мы заучивали названия гарнизонов и номера соединений, пока не усвоили их так прочно, что могли и со сна ответить на вопрос о них. Мы научились наводить глянец на поясной ремень и сапоги, дабы они «блестели, как бычье брюхо при лунном сиянии».

Мы научились чистить ребром монеты внутренние швы сапог и ботинок.

Мы научились песком и металлической щеткой соскабливать нагар с кофейников и котелков.

Нас приучили к тому, что железные печки надо зимой и летом изо дня в день, днем и ночью драить, чтобы они сверкали, как новенькие.

Мы научились натирать мастикой уборные и деревянные части «очка».

Мы научились маршировать. По отделениям, повзводно и ротой.

Мы научились выносить боль не моргнувши.

Мы научились проглатывать оскорбление и тотчас о нем забывать.

Нас приучили говорить, только когда спрашивают.

Мы многому научились — и почти автоматически все больше теряли способность понимать, что в этой мясорубке мы в совершенстве научились только одному — отказываться от собственного мнения, от собственного суждения — и превратились в бездумных исполнителей приказов, для которых существует только слепое повиновение, и больше ничего. Правда, нам казалось, что мы знаем, для чего мы стали солдатами, у нас были расплывчатые национальные идеалы, но мы сознательно или бессознательно уклонялись от возможности, не говоря уж об обязанности, сопоставить полученную здесь «науку» с нашими представлениями и спросить себя, может ли подобное «воинское обучение» привести к добру народ и отечество. Мы отмахивались как от «придирок» от того, что в действительности было системой, такой системой, которая вела к деградации человека и превращала его в безотказно функционирующий винтик военной машины. Мы не только не способны были постигнуть значение роковой эволюции в нашей собственной жизни, но и уловить зависимость нашей психологии от роковой эволюции, происходившей в нашем отечестве; напротив, мы уже мыслили в согласии с извращенной системой понятий наших инструкторов и гордились тем, что перестали быть «жалкими шпаками» и сделались «людьми». И чем дольше мы служили в рейхсвере, чем глубже укоренялось в нас сознание нашей избранности, тем сильнее была уверенность, что «человек» лишь тот, кто принадлежит к «расе господ». Но сначала мы радовались, что наконец стали настоящими солдатами. Правда, в Кольберге генерал уже назвал нас солдатами, и мы ему поверили. Но после строевого обучения мы поняли: хоть генерал, может статься, и важная птица, но царь и бог для нас — ротный фельдфебель.

Итак, мы стали «людьми», и нам дозволено было получить винтовки.

Вручение винтовок было торжественным событием, почти как помолвка или свадьба.

Ружье и было «невестой» солдата, его надлежало беречь и лелеять и не отдавать в чужие руки.

Формально лишь теперь истекал срок, в течение которого мы могли взять обратно свое ходатайство о зачислении нас добровольцами в рейхсвер. Однако нас уже в Кольберге привели к присяге и, кроме того, никто и не думал об отказе.

Только два солдата, физически непригодные для службы, отправились домой, и то не по собственному желанию, а на основании заключения врачей. Печальные и подавленные, они расстались с нами. Мы их жалели.

Все, чему мы до сих пор обучались, мы теперь повторяли с винтовкой и штыком. К этому прибавились ружейные приемы.

— Ружье на-а плечо! Внимание! На караул! На-а плечо! К ноге!

Засим нас учили стрелять, подняв прицельную рамку, и ловить цель на мушку, заряжать и ставить на предохранитель, разряжать и вынимать патрон.

Мы получили две патронные обоймы и учебные патроны из латуни, а ведь ребенком я играл боевыми патронами. Учебные патроны полагалось ежедневно чистить асидолом.

Если они недостаточно блестели, назначались дополнительные полчаса строевой подготовки.

Потом мы занимались маршировкой — строевым шагом и старопрусским парадным шагом, гусиным шагом. В одиночку, отделениями и ротой.

И снова ружейные приемы. В одиночку, отделениями, ротой. Постепенно мы превращались в единый механизм.