Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты

Рустем – строгий, широкоплечий, рослый, бывший нефтяник, всегда в пиджаке, белая тенниска, довольно молчалив, управляется в основном с полуразвалившейся белой «Нивой»; говорит: «Вчера у озера трех волков видели – каждый больше барана. Но человека волки не тронут, если сам на рожон не полезешь, человека они боятся. Летом они совсем мирные, сытые».

Вагиф – матрос торгового флота; невысокий, благообразный, щеголеватые тонкие усики, прилизанные, начинающие редеть надо лбом волосы; говорит: «Советский Союз был раем. Работа – сплошная загранка. Отдых – сплошной курорт».

Тельман – коренастый, молчаливый, с серебряной планкой выпуклых усов. Работник в чине прораба, тоже бывший матрос торгового флота, друг Вагифа. Любитель пива, бутылки которого часто оттягивают карманы его пиджака.

Ильхан – худющий, высокий, носит туфли с загнутыми носками. Однажды пили с ним чай на vista point

. Вдруг подскочил и кинулся с веником на виноградную лозу, густо обвившую внешнюю лестницу. Оказалось, по ней забралась змея, и следующий час мы посвятили обыску всех закоулков внизу под лестницей, заглядывали в старые сапоги и ящики. Основное занятие Ильхана: сменный старшина на разных кордонах, дежурство в сторожках, поставленных по границам заповедника.

Фейзул – молодой друг Ильхана, коренастый, неутомимый в работе.

Эльмар – религиозно озабоченный менеджер, ставленник Эверса, управляющий то и дело приходит к Хашему с якобы смиренными просьбами видоизменить учет или что-то еще. А потом Хашем мне говорит: «Будь у него воля в руках – голову бы мне перочинным ножичком отрезал». Эльмар – главный, но молчаливый критик работы Апшеронского полка имени Велимира Хлебникова.

Эверс, иноземный директор заповедника, – ставленник министра экологии, убежденного, что только немецкой честностью и щепетильностью можно установить порядок в восточном хозяйстве. В заповеднике Эверс появляется раз в неделю, всегда в чистой одежде, в очках с золотыми дужками. Прекрасно относится к Хашему, глубоко уважает его как орнитолога, считает его организаторские способности выдающимися.

Основа портретного состава Ширвана – молодые егеря, не старше двадцати пяти, ни слова не знающие по-русски. Все они как на подбор сдержанно-страстные, с огромными черными глазами. В них очевидна робость перед старшими, перед Хашемом, передо мной. Этой робостью я пользовался и тяготился одновременно.

С молодыми я вел себя как немой, говорил, широко открывая рот и помогая себе руками. Они в ответ только кивали, лишь изредка одаривали меня словами, которые я заставлял их повторять, удостоверяясь, что они понимают, и сам так затверживал новое слово. Егеря все поголовно страстно мечтали выучить английский и приходили ко мне за уроком. Делали они это украдкой, стыдясь своего приземленного интереса перед Хашемом, который упражнял их в русском ежедневными стихотворными декламациями.

Я тоже его не спрашивал и начал с малого, с собственного методического изобретения. Учительствуя украдкой у себя под крышей перед учениками, сбившимися на полу в кружок, я рисовал на доске «контрастные алфавиты». Сначала «ясный»: A – apple, B – bee, C – car, D – door… Затем «облачный»: A – access, B – bargaining, C – contest, D – denial, E – eagerness…[19]

Облачный алфавит я иллюстрировал гримасами. Я составлял сценические пары, подбирал особенно выразительные физиономии и растолковывал суть эмоции, которые они должны были изобразить в соответствии с той или иной буквой. Маски я фотографировал, и тем самым театральная нелепость подхода утверждалась в лицевом иероглифе. По моему предположению, смысловая разность между подобными «ясными» и «облачными» группами слов должна была создать тот надрез, ту полярность, которая бы позволила заронить хотя бы одно из слов из пары в память. Я пробовал заставить их изображать предметы – яблоко, грушу, пчелу, дверь, но это им нравилось меньше, чем рожденье эмоции.

Наконец Хашем узнал о моем учительстве, позвал меня к себе.

– Илья, отлично. Ты очень хорошее дело затеял. Давай переведем Хлебникова на английский.

Через неделю мы декламировали английский подстрочник «прозаического революционного слепка» Хашема, выполненного с «Ночи в Персии».

The seashore. The sky.

The stars and calm.I lay on the worn jackboot, belonged to seaman Boris Samorodov[20].

10