Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты

Чалусская биологическая станция служила полигоном для практических занятий студентов биофака Тегеранского университета имени Фирдоуси. Станция примыкала к территории небольшого заповедника. Кроме оранжерей, соколятни и ботанического сада на биостанции находились также два рыборазводных бассейна. Потомство осетров выпускалось на волю в ходе специальных рейдов на побережье Каспия: сначала потрудиться – вычерпать сачками шипастых мальков, затем с водителем вскинуть пятидесятилитровые бидоны на раз-два, грохнуть в кузов, спуститься серпантином к морю, завязнуть в песке, подкопать, тронуть дальше, по кардан заехать задом в прибой, с чешуйчатым шелестом ссыпать мальков в волну.

Главный мой труд на станции – реставрация гидроизоляции бассейнов, жидкий силикон и цемент – мои помощники.

Начальник биостанции господин Мехди скрещивает севрюгу с белугой, экспериментирует с икрой, облучая ее ультрафиолетом и воздействуя ультразвуком. Двухголовые осетры у него пока не родятся, но отклонения от нормального развития мальков уже наблюдаются.

Господин Мехди – сердитый седой крепкий мужик, с серебряной планкой усов. Он выходит из машины и, зыркнув, собирается войти в контору. Я уверен, что два дня назад, прежде чем захлопнуть дверь кабинета, он отлично расслышал мою просьбу. И сейчас я не стал вдаваться в подробности, только выставил на ладони раскрытый диплом и поклонился:

– Господин Мехди, я выпускник биофака, готов выполнять любую квалифицированную работу. Ремонт бассейнов – не моя стезя.

Старик мотнул головой, я прошел за ним в кабинет.

– Фарух! – минут через пять он рявкнул в телефонную трубку. – Зайди ко мне.

Вскоре за мной закрепили оранжереи, и я сосредоточился на поливе, прополке и уборке. Жил в одноэтажном щитовом домике, предназначенном для практикантов, приезжавших раз в месяц, а когда теснили студенты, ставил палатку на краю сада. В оранжереях было душно, и от запаха орхидей, за которыми к господину Мехди приезжали управляющие богатых домов, раскалывалась голова.

Садовая моя служба была нехитрой: цветочная мигрень, мутные стекла теплиц, кое-где треснутые или повылетевшие, надрывный скрип стеклореза, шаткая стремянка, духота на грани обморока, возня со светильниками, с движком культиватора: промыть-продуть карбюратор, сменить свечи – взгромоздиться на этого колесного ишака, вылететь из седла, когда тот снова, заглохнув, ткнется в первую передачу.

К весне мне выпало разбивать новый розарий, землю для него свозили с заброшенного кладбища. Cлучалось, я находил то челюсть, то ключицу, то осколок черепа. Останки я возил на велике за двадцать километров, к кладбищенскому мулле для захоронения.

Имея нужду хоть в каких-то деньгах, я подрабатывал на сборе хлопка и риса. Перекрывал крыши и прокапывал оросительные каналы.

Тем временем орнитологический атлас и монография Освальда Эванса «Ключевые орнитологические территории Среднего и Ближнего Востока» лежали у меня в рюкзаке без дела.

Осенью я брал отпуск и отправлялся путешествовать по стране. Однажды я две недели жил на задворках базара в Ширазе, где работал грузчиком, таскал ящики с фруктами и овощами. На базаре я лечил почтарей – давал им нехитрые антибиотики, растолченные и смешанные с кормом, что производило большое впечатление на их хозяев.

Сказать, что было самым трудным? Самое трудное было забыть женщину как вид. Как зачем? Скопцу без женщины удобней, чем мужчине.

Спасался я розами. Их запах был мне любовью…

Однажды господин Мехди командировал Фаруха на полевые работы. Дочери декана биофака пришла пора сдавать диплом – и вместо нее он должен был выполнить морфологическое описание строения черепа песчанок.

Я был приписан к Фаруху в качестве денщика. Работа была нудная, мы стояли лагерем в сердце Мазендерана, вдали стукались скалистыми лбами предгорья. Мы кочевали по холмам, излучавшим рассеянный нимб соломенно-пепельного свечения. День начинался с того, что Фарух выползал из палатки и на четвереньках оползал ложбины, овражки, бугры, пригорки – он собирал улов: попавших в ловушки зверушек. Точно так же на четвереньках, но двигаясь с периферии, винтом, он вечером расставлял мышеловки, кроша на них немного пендыра. Ночью меня то и дело будила трескотня ловушек. К тому же невозможно было спокойно отойти от палатки отлить, и для отправления нужды я приспособил обезглавленную пластиковую бутыль.

Собрав утром несколько гроздей мышей, которых он держал за хвостики, Фарух выкапывал ямку и садился препарировать песчанок. Ловко разделывая их канцелярским ножом, он сдирал с черепков кожу и составлял специальную таксономическую карту: водя карандашом по оголенному своду, считывал бугорки и втыкал в глазную орбиту грызуна скрепку с биркой, где ставил помету. Пирамидка обирюченных черепков, одноглазо блестевших уцелевшими зенками, смердела в гремучем облаке синих мух.

Скоро холмики черепов становились черными от нашествия муравьев, и наутро совершенно стерильные просушенные черепа группировались по пакетам.

В этих пустяках и состояла вся дипломная работа неизвестной принцессы.