Солдаты мира

Теперь Поликарпов испытывает к майору откровенное почтение: он уже знает, что когда-то пилот-аэронавт Гитник выпустил на первый в жизни прыжок их командира полка, тогда еще курсанта воздушно-десантного училища.

При одном взгляде на парашютную вышку к горлу Поликарпова подкатывал противный комок, перехватывало дыхание, так что становилось трудно дышать.

Готовя к прыжкам, их каждый день приводили к вышке в дальнем углу десантного городка, громоздящейся над макетами кораблей, напоминающими скелеты китов, над площадками для швартовки техники, трамплинами, стапелями, лопингами. Солдаты нехотя — Поликарпов не знал никого, кто бы делал это с охотой, — поднимались по крутому трапу на тридцатиметровую высоту, влезали в подвесную систему, стучали сапогами на металлической верхней палубе, где почему-то даже в безветрие гуляли крепкие сквозняки, смотрели сверху на вытоптанный круг, надвигали береты на брови, чесали затылки, что-то бормотали, потом, сознавая, что прыгать хочешь не хочешь, а надо, бросались вниз, громко вспоминая маму, ничего не успевали понять за секунды снижения, редко удерживались на ногах при приземлении, огрызались на подначки товарищей, а уже через минуту, отряхнув с курток грязь, точно так же подначивали слишком долго возившихся на верхней палубе. Прапорщик из парашютного класса, всегда присутствовавший на их занятиях, подзуживал вместе со всеми, однако сам почему-то так ни разу на вышку не полез. Однажды они все-таки спросили его об этом, и тот откровенно рассмеялся:

— У меня почти тысяча прыжков. Уж как я только не прыгал, готов прыгать каждый день по десятку раз, но… только с корабля. С любого, но с корабля. Мне легче в клетку со львом войти и поцеловать его, чем прыгать с вышки. А вы, ребята, прыгайте, если майор Гитник приказал!

Поликарпов прыгал ровно двадцать раз: майор оказался памятлив. Сержант аккуратно зачеркивал в тетрадке палочку после каждого его прыжка. Но и на двадцатом прыжке так же мутило в животе и противно слабело под коленками, как и на первом.

— Это что! — смеялся прапорщик. — Скажите спасибо, что теперь с аэростата не сбрасывают. — И рассказывал, как прежде прыгали из болтающейся на ветру корзины.

Поликарпов очень живо представлял себе аэростат, его раскачивающуюся на почти километровой высоте гондолу, землю с человечками-муравьями и бесстрашного аэронавта, хозяина воздушного шара майора Гитника.

— Ноги отказывали, — рассказывал прапорщик, — в животе щекотало. Таких, кто забивался под лавку и отказывался прыгать, полно было. Меня самого за шиворот выбрасывали. Чего ж тут стыдного!

На аэродром едут молча. Еще полчаса назад солдаты возбужденно вспоминали предыдущие прыжки. Все в прошлом выходили лихими парашютистами… А теперь молчат. Сидят на лавках, тесно прижатые друг к другу, одинаковые, точно пуговицы на шинели. Сидят, прикрыв глаза или уставившись в одну точку с отрешенным видом. «Испугались, что ли? — размышляет Поликарпов. — С чего бы это? Мы ведь бойцы!» Он усмехается и оглядывает соседей — и в самом деле, черт возьми… Но здесь же что-то заставляет его подумать и о не раскрывшемся вдруг парашюте, о гаснущем под попавшим на него товарищем куполе, о запутавшихся стропах, о подвернутой на кочке ноге… Он легко успокаивает себя: «Здравствуйте, в первый раз прыгаю с разведчиками, и обязательно что-то случится?»

Он думает, о чем напишет после прыжка. «Все было обычно и просто, как положено в настоящих войсках. Все ваши родительские беспокойства вызвали бы теперь у вас самих только улыбку. Десантник в воздухе чувствует себя легко и спокойно. Это дается опытом».

— Что, гвардейцы, приуныли? — У Семакова шапка настолько старая, что мех ее из голубого превратился в ржавый. Наушники подвязаны под подбородком.

Поликарпов некоторое время раздумывает над тем, как стара капитанская ушанка, потом догадывается: «Это же талисман! Он прыгает только в ней!» Рука его вертит в кармане металлический рубль, еще не истраченный на два батона и двести граммов сливочного масла (пир живота!). «Это и будет мой талисман, — решает он. — Проверчу дырочку, продену суровую нитку… Дело».

— Назиров, звездочку купил? — бодро спрашивает Семаков.

— Никак нет, товарищ гвардии капитан.

— Что ж, так и будешь ходить облупленный?

— Времени нет, товарищ гвардии капитан. Обязательно куплю. Честное слово!

Разговор не клеится. Едут молча, на ухабах лениво «давят масло» — прижимают крайних к бортам. «Запеть, что ли? — думает Поликарпов. — Нет, можно в дураках оказаться…»

— Хайдукевич, как у вас дела с расписанием? — но успокаивается капитан.

Димин ответ невнятен, но Семаков не сдается:

— Январь распланировали? Январь у нас будет сложный.

Дима делает вид, что соглашается, кивает головой.

— Стрельбы — раз, — загибает палец капитан. — Вождение — два… Водители наши, Хайдукевич, но из самых лучших, это не я один говорю. Строевой смотр — три, в январе обязательно проведем…

Дима слушает, слушает и неожиданно понимает, чего хочет Семаков. «Поспорить, чтобы растормошить бойцов!»

— Я бы из этого расписания вообще половину предметов выбросил!