Солдаты мира

— Антоныч, — улыбается начальник медслужбы полка, добродушный капитан, на голубых петлицах которого вместо положенных ему медицинских эмблем — обычные десантные кораблики, — меняю на свой спрингнайф[4], не глядя. Или просто отбери у лейтенанта. Что за бред, у начальника какой-то консервный нож, а у лейтенанта музейная редкость.

Офицеры смеются: стропорез начальника разведки по возрасту сравним разве только с его рыжей шапкой.

Семаков, сидя на раскладном брезентовом стульчике и вытянув ноги, щурится на солнце:

— Чему смеетесь! Мой тоже стропы режет, как паутину, а вы цацки нацепили и радуетесь, как дети, ей-богу… Ножи у вас не табельные. Нарветесь на начальство, тогда и я посмеюсь. А мой не подведет, не волнуйтесь. — Он замечает среди офицеров Климова, все еще взвешивающего на ладони нож. — Что, хочется домой повезти?

Климов вздрагивает.

— С какой стати? — неожиданно краснеет он.

— Я тоже считаю, что ножик тебе ни к чему. Ты же не хулиган какой-нибудь, Климов, а? Нож не игрушка.

Климов делает удивленное лицо, пожимает плечами и уходит к взлетной полосе.

«Все-то он знает, — долбит Климов носком сапога лунку в снегу. — Телепат».

Позавчера укладывали парашюты. Климову помогал Божко, проверял Хайдукевич.

Климов слышал скрип снега под Димиными сапогами. «Что он топчется возле меня!»

— Климов, — вдруг спросил Хайдукевич, — что у тебя со стропами?

— А что? — Климов не обернулся. Он боялся своего лица: сейчас на нем могло быть все написано.

Ночью ему пришла блестящая мысль: если не дать раскрыться основному парашюту, а спуститься на запасном, то в газете части очень добрый ее редактор Гладилов, который знает их всех, а о Климове даже написал однажды, теперь уж обязательно поместит его фотографию. «Не растерялся. Смел. Сержант. Отличник. Гвардейцы! Есть с кого брать пример в находчивости!» Отпуск дать Климову придется: не так часто спускаются на запасном.

Мысль блестящая, понял Климов. Но за завтраком он начал сомневаться, а к обеду, когда они шли строем в столовую, мысль потускнела совсем.

Отпуск-то ему, может, и дадут, понял он, но что станет! Замучают разбирательствами: почему не раскрылся абсолютно надежный парашют, кто виноват в ЧП? Сам парашют? Не так уложен? Кто укладывал? Кто проверял? Кто контролировал? Что командиры?

Он станет врать: «Укладывал нормально, прыгал верно, действовал, как положено, что случилось — не понимаю. Купол не раскрылся, а как, почему — убейте, не знаю. Счастье, что не забыл про запаску».

Врать и глядеть ясными глазами на лейтенанта, на Семакова, на Гитника? Краденой костью застрянет у него в горле отпуск. Нет, этот вариант не для него!

— Нет! — вслух окончательно решил он в строю.

Ризо посмотрел на него, ожидая продолжения, и сбился с ноги.

«Так что же, Хайдукевич мысли мои читает?»

— Что, товарищ лейтенант? Что? — повторил он.

— То, что надо смотреть, как следует, а не дурака валять. Это парашют, не авоська.

— Показать? — спросил Климов, так и не обернувшись.

— Показать. — По голосу лейтенанта Климов понял, что напрасно плохо подумал о нем: Хайдукевич всегда заставлял проверять укладку строп дважды.

Стараясь унять непонятное волнение, Климов взял стропы у кромки купола и, пропуская их в пальцах, прошел до подвесной системы.

— Нормально?

— Нормально.

Продолжая укладывать парашют, Климов думал о том, что за ним наблюдают. А руки, привыкшие ощущать шелковистость купола, двигались автоматически: разделив купол на две половины, перебросили левую часть на правую сторону, захватили петлю пятнадцатой стропы…

— Климов!

«О, господи!» От неожиданности он вздрогнул и не сразу обернулся. Расставив широко ноги, над ним стоял капитан Семаков. Климов наступил коленом на стропы.

— Ты это что? — губа у Семакова дернулась, — Жить надоело?

— Да что вы, товарищ капитан, — тихо сказал Климов, — что вы все ко мне…

— Ты что делаешь!

— Укладываю, — отчаянно сказал он, — Парашют укладываю…

— Тебя самого уложат в первом же раунде. Марш в зал! Захотел нокаута? На носу первенство округа, а он пропускает тренировки!

Климов вытер ладонью лоб.

Вот он опять стоит на краю бетонки, втянув голову в поднятый воротник куртки; от винтов несет густую снежную пыль. Он смотрит, как неуклюже взбираются на борт перворазники, исчезают в люке, потом люк захлопывается за ними, самолет выруливает на полосу.

Не так давно и он был таким же неуклюжим, похожим на ватную куклу солдатиком. Все прыжки он помнит в подробностях, особенно первые, особенно четвертый, когда, казалось, никакая сила не сможет оторвать его руки от скамьи! Четвертый — памятный.

Если бы кому-нибудь пришло вдруг в голову сказать, что Климов — трус, он, не задумываясь, швырнул бы сказавшего эту чушь на пол.