Солдаты революции. Десять портретов

Предгрозовая атмосфера, все больше сгущавшаяся в Европе, рост шовинизма перед первой мировой войной сказывались и в Австралии. Артем выступал за братство и дружбу народов, классовую солидарность всех рабочих. Ни одно, даже на первый взгляд малозначительное событие австралийской жизни не ускользает от его взгляда, и всему он дает оценку на митингах и собраниях рабочих в Брисбене. И в письмах на родину. «В Тасмании, — пишет Артем Мечниковой, — погибла в рудниках вся смена, там не позаботились устроить самые элементарные приспособления на случай несчастья... В Новой Зеландии был погром. Хулиганы-скебы (штрейкбрехеры. — З. Ш.), вооруженные полицией и под ее защитой, взяли штурмом Народный дом (помещение профсоюзов), врывались в дома, избивали, громили. Женщины, как и мужчины, бежали из города, разоренные, опозоренные и бесприютные... У нас только что закончились выборы в федеральный парламент. Это было горячее время. Мы боролись за право существования, как социалисты, как сознательные представители рабочего класса, который не знает и не желает знать никаких национальных перегородок, расовых предрассудков, у которого задача — переустройство общественных отношений и уничтожение неизлечимых зол капиталистического общества — безработных масс, кризисов, голодовок и пр.».

Вскоре после ленских расстрелов, которые громовым эхом докатились до Австралии, Артем решает, что это трагическое событие даст толчок революционному движению в России, и все чаще подумывает о возвращении на родину. На одном из собраний русской революционной эмиграции он высказал следующие мысли:

«Возвращаясь в Россию и применяя не массовую борьбу, а террор, мы ничего не сделаем с мировыми хищниками и палачами. Мы должны развивать борьбу в мировом масштабе. Нам нужна здесь сплоченная организация... Нам нужна теснейшая связь со всеми эмигрантами как Соединенных Штатов, так и Европы, а также самое тесное и дружное сотрудничество с наиболее передовыми рабочими Австралии».

14 октября 1913 года Артем пишет Мечниковой: «Дорогая Екатерина Феликсовна!

...У нас сейчас в самом разгаре файт за фри спич, а по-русски — борьба за свободу слова. Как видите, такая борьба возможна и в Австралии. Уже около дюжины судебных приговоров социалистам вписано в историю квинслендского суда, и еще не одна дюжина будет вписана. И как Вы думаете, за что? За то, что люди осмеливаются говорить, не имея разрешения на это от начальника полиции; при этом на суде неизменно фигурирует циркуляр начальника — не разрешать социалистам говорить в воскресенье.

Английская конституция разрешает, а начальник полиции не разрешает. И раз дело идет о социалистах, суд и полиция заодно. Мы решили вести борьбу до конца... тысячи рабочих собираются слушать наших ораторов. И с каждым воскресеньем народу прибывает все больше. Мы ожидаем каждый момент, что полиция от отдельных ораторов перейдет к организаторам этой борьбы и арестует Комитет за свободу слова. Тогда и Вашему покорному слуге придется заняться исследованием сходств и различий пенитенциарных систем (система, признающая тюремное заключение средством кары и исправления преступника. — З. Ш.),

учреждений абсолютной монархии и демократической республики... Нам очень многие сочувствуют сейчас. Я суечусь, как всегда. Русская привычка; нас здесь в городе русских какая-нибудь сотня, а шуму и суеты больше, чем от десяти тысяч англичан. Здесь в массе русские трезвы. И если пьют, то рассудок теряют редко. Зато они почти все учатся, почти все сразу примыкают к сознательному рабочему движению. Одиночки, которые живут здесь «по-американски», еще резче подчеркивают основной, сознательно-пролетарский тон русской колонии».

В 1914 году Артем собрался было возвратиться в Россию, но разразившаяся мировая война задержала его на чужбине. Потом пришел февраль 1917 года. Русская колония узнала о свержении царя, как и все эмигранты, разбросанные во всех частях света, через газеты. Радостные, возбужденные, они обменивались телеграммами, письмами, ходили как именинники по всем этим брисбенам, аделаидам, мельбурнам, принимали поздравления от австралийских друзей. И начали собираться в путь.

Быстро уехать Артему не удалось: он считался «натурализованным» (по формальным причинам его стали считать английским подданным) и его не отпускали в Россию. Он горько улыбался, скрипел тихонько зубами, говорил: «Врете, господа, все равно уеду!»

В гавани Артем провожал пароходы с русскими эмигрантами. Прощались шумно: пели, целовались, плакали. Артем старался быть веселым, кричал у трапа:

— Ну, давай, ребята, до встречи там...

— И ты давай, Артем! Пока!

Санька-колбасник, все эти годы не бравший в рот ни капли зелья, на этот раз был очень веселый, хотя тоже плакал. Не выпуская из рук фанерный чемоданчик, он не отходил от Артема и причитал:

— На кого ты нас покидаешь, Федя!

Артем, разозлившись, цыкнул на него:

— Это вы меня покидаете, черти, а не я вас.