Соленые радости

Даже в непорочности и чистоте идеи эксперимента ложь. Я был заворожен своей мощью. Предвкушал безграничность этой мощи. Отгородился от людей яркими выдумками безразличия. Я был на торге фальшивых чувств. Долженствующих чувств. Назначенных чувств.

Искать победы и доверяться инстинктам? Из инстинктов складывать свои чувства?

Маска притворства срослась с моей плотью. Как же я согласился на эту маску уродца? У меня кровь лжеца. Все мои чувства кем-то умыты, причесаны и подкрашены. И это мой нынешний лик, настоящий лик!..

Что такое рекорды? Я выступал, когда был силен, когда не сомневался в своем превосходстве. Я никогда ничем не рисковал.

И жить я привык: не жил, а привык к жизни. И теперь не могу загородиться дежурными чувствами. Я потерял все вызубренные слова. Не могу вспомнить. Забыл искусство притворства. И мне не по себе.

А я часть этого мира, часть одной большой жизни всех. Я неотделим от всех.

Видеть все зори и все солнца. Встать под все будущие ливни и за все расплачиваться полновесным серебром чувств.

Я подтвержу эксперимент рекордами. Других средств бороться за себя нет. Что даст более точные ответы на все вопросы?

Я придирчиво вымериваю слова. Нельзя оставлять те, которые калечат.

Я высок и могуч. Уверенность до лоска натерла улицы. Наслаждаюсь шагами. Как много силы в нужных словах!

Я опираюсь на свои мускулы. Они несут меня легко и непринужденно. Как совершенны и спокойны мгновения без сомнений!

Опозорь сомнения! Может быть, в этом и высшее мужество – не сворачивать с назначенного пути! Беда поражает тех, кто слишком часто оглядывается…

Пытаюсь в словах поймать жизнь. Словами подменяю жизнь. В словах ищу правду. Заметаю правду. Мусор слов.

«Друг мой, да ты не веришь мне, – вспоминаю я слова Лу Синя. – Что ж, ведь ты человек».

Память подсовывает и другие забытые слова: «…на грани громких песен и буйного жара – холодно; в небе – бездонная пропасть; в глазах – пустота…» Отчего память щедра на такие слова? Отчего двоедушничает?..

Истины эксперимента. Чаще всего они оказывались удивительно примитивными. Как только раньше не приходили в голову! Простые до наивности выводы.

Тренируясь, я все время успокаивал себя: время смоет усталость. Время – единственное лечение прошлых и будущих перегрузок. Так было всегда. Других средств не существовало.

В слепом неведении я загонял свой организм за пределы допустимого. Я навязывал ему существование за чертой возможного. Я заставлял его приспосабливаться там, где приспособление исключено, где приспособление есть приспособление к самоуничтожению.

Мозг по-своему противился моим командам. Что такое болезни желудка, печени, почек, бессонница? Мозг болезнями пытался остановить меня. Но я упорствовал. Я насиловал организм. Я пренебрегал болезнями. Мозг предупреждал меня, а я гнал организм на все более опасные испытания.

Я был враждебен жизни. Я подлежал уничтожению, как главная угроза существованию организма. У мозга было в запасе последнее средство покончить с моим своеволием: лишить меня воли. Он рассчитывал спасти жизнь организму, отняв у меня волю.

Конечно, все было иначе. Я просто загнал себя. Но за все эти месяцы усталость экстремальных тренировок стала в моем воображении самостоятельным живым существом.

– …Спорт – благодарная возможность увидеть мир, – говорит президент объединенных спортивных клубов, – возможность познать славу и выразить себя с наибольшей полнотой…

У господина президента смуглое обветренное лицо яхтсмена, узкие бакенбарды и голубовато-серые глаза юноши. Он наливает в бокал вермут.

Цорн подытоживает тост короткой фразой: «Господин Яурило предлагает выпить за твои успехи!»

Я встаю, поднимаю стакан и смотрю в глаза господину президенту. Он соболезнующе качает головой. В моем стакане фруктовый сок.

– За рекорд! – подхватывает бывший чемпион-борец. Без перевода узнаю это краткое интернациональное словечко. Рядом с борцом бывший рекордсмен по легкой атлетике – застенчивый щуплый старичок. Он прилежно слушает, отвечает с виноватой поспешностью.

– Все ждут рекорд, – переводит Цорн, – все желают удачи.

– Спасибо, господа. – Я пью тепловатый апельсиновый сок.

Борца зовут Иоахим. Он работал в полутяжелом весе. До войны был чемпионом Европы. У него манеры салонного завсегдатая. Он красив, но красота, будто траченная молью.

Старик легкоатлет отставляет бокал. Показывает на бок: печень. Он старательно расправляет на скатерти складки. У него совершенно лысая голова, бесцветные губы и морщинистая шея.

«…Где любовь, как пепел в урнах, спит», – вдруг вполголоса читает Цорн. Исподлобья смотрит на меня.

В ресторане рыжеватый полумрак. Посетителей мало. Наш банкетный стол у стены вплотную к эстрадке. Я между тренером и Цорном. Иоахим и бывший легкоатлет сидят напротив по левую руку от господина Яурило. Певица на эстрадке всего в нескольких шагах. Вижу накрашенный рот, подведенные глаза и тщательно уложенные локоны. Цорн уже узнал: она датчанка и здесь на весь летний сезон.