Соленый арбуз

– Очень хладнокровный суслик, – нерешительно сказал Букварь и отвернулся.

Он взял камни в ладони и не спеша высыпал их на дорогу. Камни попрыгали в пыль и замерли на шоссе длинной ломаной цепочкой.

Когда между стволами деревьев сверкнул зажженный солнцем осколок Канзыбы, шофер Петухов повернул налево. Машина заковыляла медленно и осторожно, мяла траву, кустарник и цветы.

Вещи таскали вчетвером.

Домик, поставленный над Канзыбой лет тридцать назад охотниками, был маленький, но крепкий, похожий на сибирскую баню, коричневый изнутри и снаружи от старости, с единственным окном, стекла которого, покрытые пылью, неизвестно как уцелели.

Нос Буратино уперся в стекло, выцарапал на нем тонкие танцующие буквы, и из них составились слова: «Гостиница Канзыба».

Единственную комнату «гостиницы» забили вещами, и шофер Петухов угнал свою машину, пообещав вечером привезти остальных и не забыть железную печку и брезентовую палатку.

Букварь изучал окрестности. Домик пристроился к боку скалы, лоб которой нависал над Канзыбой. Вода Канзыбы крутилась по спирали и ласкала каменное подножие скалы. Ласка эта была фальшивой.

– Красиво? – спросил Николай.

– Красиво, – выдохнул Букварь.

Глаза Николая горели, словно у него была температура. Букварь чувствовал, что Николай хочет ему что-то сказать, но Николай молчал и нерешительно тер подбородок.

– Знаешь, Букварь, – сказал Николай, – сходи притащи дров, хворосту… Возьми топор…

– Хорошо.

Николай помолчал и добавил:

– Только ты не спеши… понял? – Он улыбнулся.

Другой на месте Букваря обиделся бы. Это в детстве, когда взрослым нужно было остаться одним, они просили его погулять и даже послали однажды в магазин за пачкой лаврового листа.

Букварь выбрал топор и сказал:

– Ладно, я притащу дров.

2

Сначала Букварь собирал цветы.

Потом, когда в руках у него оказался букет, за который старухи у абаканского вокзала запросили бы рубля три, и не было цветам конца, Букварь положил букет на жилистые, коричневые корни сосны, похожие на огромные старческие пальцы, скрюченные, шершавые и длинные.

Букварь пожалел, что не переобулся. Сапоги, встретившиеся с мягкой высокой травой, сразу стали пудовыми и неуклюжими. Букварь ступал осторожно, словно боялся стереть краски.

Тайга манила его, как пчелу запах меда. Он шел все дальше и дальше, не думая о том, что может заблудиться, сосредоточенный и жадный, стараясь увидеть все и запомнить все. И упавшего с ветки в кусты глухаря, и примятую совсем недавно чьими-то большими лапами траву, и заросли черной смородины, пьянящие родным с детства рассольным запахом. Букварь шел быстро, спешил, словно впереди было такое, не увидеть чего было нельзя.

Совсем другая тайга жила в его воображении. В той тайге деревья жались друг к другу, как прутья в гигантском венике. И земля, по которой никогда не прыгали солнечные лучи, была покрыта слоем прелых, потерявших запах и цвет иголок и похожим на плесень мхом.

Тайга оказалась обыкновенным лесом. Шумным, ярким, приветливым. Стучал по кедрачу дятел, цеплялись за куртку колючие ветки шиповника и малины, танцевали над кустами и травой крупные пестрые бабочки.

Солнечные лучи спокойно гуляли по тайге. Они заливали поляны и лужайки и даже в чаще жгли Букварю лицо. Рядом с кедрами и соснами стояли березы и осины, делая тайгу совсем домашней, похожей на лес, росший в двух километрах от деревни Букваря.

И на секунду Букварю показалось, что стоит ему влезть на сопку, как он увидит внизу черные, лиловые, зеленые прямоугольники и трапеции полей Владимирского ополья, и полоску ленивой зеркальной Нерли, и прямо перед собой деревянные и железные крыши родной деревни, а чуть подальше, там, у Каменки, купола и колокольни Суздаля.

Но с сопки Букварь увидел тайгу. Букварю стало тоскливо. Букварь знал, что если он спустится в распадок и поднимется на другую сопку, то он увидит опять только одну тайгу. Великанские, таинственные в своей бесконечности размеры и делали обыкновенный лес тайгой.

И еще в обыкновенном лесу нельзя было увидеть столько цветов. Казалось, деревья в тайге росли не из земли, а из цветов.

Букварь на секунду закрыл глаза, но цветы не исчезли. На одной из полянок у острых желтых камней он не выдержал и остановился и долго стоял и смотрел.

У Букваря было такое ощущение, будто он слушает необыкновенную музыку, то быструю и радостную, то чуть приглушенную, мягкую и грустную. Букварь вспомнил. В «Аэлите» он читал о музыке, рожденной быстро меняющимися цветовыми сочетаниями. В тайге играл беззвучный оркестр, дирижер которого позволял оркестрантам импровизировать и непрерывно менять мелодию. А может быть, у оркестра не было дирижера.

Букварю вдруг захотелось петь, скакать на одной ноге, как в детстве, или уткнуться лицом в оранжевый букет жарков.

Неожиданно ему представилось, что из-за деревьев появился Кешка и, хохоча, показал на него пальцем. Букварь невольно обернулся. Кешки не было. Но дело было не в Кешке. Букварь решил, что все эти его чувства наивны и сентиментальны. В конце концов он уже взрослый. Надо быть сдержаннее.