Сольная партия

Он отомкнул дверь в задней части гаража, и за ней открылась комнатка, уставленная ящиками и коробками. Жарро открыл одну и извлек бутылку „Наполеона".

– Я же говорил, что у меня найдется еще. – Он обвел рукой помещение. – И много чего другого. Любая выпивка. Сигареты, консервы. К концу недели здесь ничего не останется.

– Откуда столько добра? – спросил Микали.

– Птичка принесла, – пьяно захохотал Жарро. – Кто много спрашивает, тот много марширует, как говаривали в Легионе. Просто запомни, дружище: если тебе что-нибудь нужно, все равно что, – приходи к старине Клоду. У меня связи. Могу достать для тебя все – честное слово. И не только потому, что ты тоже ветеран Сиди-Бель-Аббес. Если бы не ты, феллахи тогда запросто выпустили бы мне кишки, и все остальное в придачу.

Он здорово напился, и Микали дружелюбно похлопал его по плечу.

– Я запомню.

Жарро вытащил зубами пробку.

– За Легион! – провозгласил он. – За самый элитарный клуб во всем мире.

Отхлебнув из бутылки, он передал ее пианисту.

Джон получил известие о смерти деда во время гастролей по Японии. В последнее время старик сильно сдал. У него начался артрит, и он передвигался только при помощи палки. Не удержав равновесия, он упал с деревянного балкона своей квартиры на улицу.

Микали отменил концерты и вылетел домой, но путь до Афин занял целую неделю. В его отсутствие судебный исполнитель назначил день похорон, и тело покойного кремировали в соответствии с его завещанием.

Микали, как в прежние дни, отправился на виллу под Молосом. Катер на подводных крыльях доставил его из Афин на Гидру, где его встретил Константин. Когда Джон ступил на борт лодки старика, тот молча вручил ему конверт, запустил двигатель и вывел лодку из залива.

Микали сразу же узнал почерк деда. Его пальцы слегка дрожали, когда он открывал конверт и извлекал короткое послание.

Если ты читаешь мое письмо, значит, я уже мертв. Рано или поздно конец ждет каждого из нас. Поэтому не надо печалиться. Никто больше не будет надоедать тебе глупой политикой, потому что при каждой политике финал одинаков. Одно я знаю твердо: ты осветил последние дни моей жизни гордостью за тебя, радостью, а больше всего – любовью. Я оставляю тебе свою любовь, а к ней – благословения.

Слезы жгли глаза Микали, воздух с трудом проходил в легкие. Когда лодка достигла виллы, он переоделся в горные ботинки и старую одежду и отправился в горы. Там он бродил долгие часы до полного изнеможения.

На ночь Джон остановился в заброшенном крестьянском домике. Сон не шел к нему. Наутро он продолжил свои блуждания, и вторую ночь провел так же, как первую.

На третий день он с трудом добрел до виллы. Константин с женой уложили его в кровать. Старушка дала настой из трав, и, проспав двадцать часов подряд, Джон проснулся спокойным, контролирующим свои поступки человеком. Всему свой час. Он позвонил в Лондон Фишеру и сообщил, что намерен вновь приступать к работе.

В квартире на Аппер Гросвенор-стрит Микали дожидалась гора корреспонденции. Он начал небрежно перебирать письма и вдруг замер. На одном конверте была греческая марка и надпись: „В собственные руки". Джон отодвинул бумаги и вскрыл заинтриговавшее его письмо. Простой лист с напечатанным на машинке текстом. Без обратного адреса. Без подписи.