Солнечная аллея

Однако ключевые слова — квартирантыи фестиваль молодежи— прозвучали у нее с некоторой натугой, все-таки навыков самостийного участия в важном и общественно полезном государственном деле у нее было еще очень мало. Зато непростое словосочетание «воздушные матрасы» соскользнуло с губ будто само, так что от любого внимательного слушателя не могло не укрыться: с принадлежностями пляжного отдыха госпожа Куппиш совершенно на «ты». Она, должно быть, и сама это почувствовала, поэтому решила повторить попытку:

— Все-таки большое дело этот фестиваль, — затараторила госпожа Куппиш, пока сосед, ни слова не говоря, вытаскивал из кладовки два воздушных матраса. — Особенно как раз для молодежи. Ради такого дела и в маленькой квартирке потесниться можно, верно ведь? — А про себя в это время думала: «Давай-давай, мотай на ус и доноси, куда следует, какая у нас образцовая социалистическая семья». Вслух же говорила: — Я уверена, нашим квартирантам будет у нас уютно!

Она все еще упражнялась в составлении новых и новых предложений со словами «фестиваль молодежи» и «квартиранты», когда по лестнице поднялись Миха и Марио. Завидев Миху, госпожа Куппиш, стараясь, чтобы сосед из органов непременно услышал, приветствовала сына такими словами:

— Миша! Как хорошо, что ты пришел, обед как раз поспел, сегодня у нас солянка, твое любимое блюдо!

— Солянка? — резко переспросил Миха, и глаза его гневно вспыхнули. Опять мать выставляет его на посмешище, никакой он не Миша и до солянки совсем не охотник, особенно в присутствии Марио.

— Сперва на «красный монастырь» заглядываешься, — прокомментировал тот, — теперь вот и на русскую жратву облизываться начал. Этак ты, парень, совсем заделаешься в красные холуи.

Марио в те дни вообще был злющий до невозможности. Ему, бедняге, пришлось со своими длинными волосами расстаться. А ведь он сколько раз клялся, что никогда, ни за что в жизни этого не сделает — и вот все-таки сделал. Причем не то чтобы даже под открытым нажимом. Марио отрезал волосы, потому что хотел кататься на мопеде, сдавал на права, а экзамен по вождению у него принимал печально знаменитый инструктор, который, очевидно, считал делом чести завалить всякого длинноволосого. И прибегал ради этого порой к самым подлым трюкам. Например, перед экзаменом тайком замыкал проводок стопсигнала, а потом с треском проваливал длинноволосого испытуемого зато, что тот не убедился в технической исправности машины перед началом движения. Один раз Марио уже успел провалиться: его отправили на трассу испытаний с перекрытым бензонасосом, и уже через две минуты он безнадежно заглох прямо посреди перекрестка. Когда Марио узнал, что переэкзаменовку у него будет принимать все тот же зверь-инструктор, он за десять минут до начала экзамена в темном парадном надел мотоциклетный шлем и обкарнал все вылезающие из-под него волосы. Экзамен он сдал, зато по части прически, можно считать, провалился в первобытные бездны, поэтому, когда столкнулся на лестнице с госпожой Куппиш, которая звала своего Мишу отведать солянки, она его не признала, как, впрочем, и он ее, ибо госпожа Куппиш по-прежнему выглядела старше своих лет годков этак на двадцать.

А когда дядюшка Хайнц приехал в следующий раз, теперь уже его самого было не узнать. Он пять недель морил себя голодом и со своих восьмидесяти трех килограммов отощал до шестидесяти пяти. Он ничего не ел, «хуже, чем в сибирском концлагере», как он торжественно всем объявил, и ежедневно упражнялся с гантелями.

— Я потел, как в сибирской каменоломне! — хвастался он.

Дядюшка Хайнц до того исхудал, что даже кресло всеми своими пружинами застонало иначе, принимая его в свое лоно.

— Хайнц, бедняжка, доходяга ты мой, иди скорей, я тебя покормлю, — запричитала госпожа Куппиш, отгоняя от стола супруга, который, как всегда в подобных случаях, возобновил тщетные попытки оный стол раздвинуть.

— Хайнц, у тебя что, ленточный глист? — перепугался Миха, увидев дядюшку.

— Нет, — гордо провозгласил Хайнц, начиная раздеваться. — Я кое-что провез!

Под костюмом, который болтался на нем мешком, обнаружился еще один, сидевший как влитой.

— Это тебе! — торжественно объявил Хайнц Михе. — Чтобы в школе танцев все девки были наши! Ну, а теперь я наконец-то у вас отъемся, отведу душу! — И он залился счастливым детским смехом. — Надевай-надевай, я хочу посмотреть, как он на тебе! — продолжал радоваться дядя уже с набитым ртом. — Миха, ты даже представить себе не можешь… как я все это время мечтал… наесться до отвала… когда костюмчик тебе переправлю!

Миха только кивнул. У него язык не поворачивался сказать дядюшке, что провести один костюм разрешено по закону. И много позже, когда дядюшка благополучно набрал свои восемьдесят три килограмма и прежние костюмы опять стали ему впору, Миха не уставал прославлять его героический контрабандистский подвиг.