Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник)

Помнится, вернулся он в тот день с заседания Ученого совета домой более утомленный и более веселый, чем обычно. “Криптон – это гелий?” – спросила я, заслышав ключ и отворяя дверь навстречу. “Приезжай – увидишь, – ответил Митя. – А что, сварила сегодня Ида Петровна обетованный компот?”

Вот и все. Других торжеств не последовало. Никаких банкетов, ни ресторанных, ни домашних, мы не устраивали. В те времена подобных официальных празднеств в нашем кругу в заводе не было. Митя принялся готовить изложение своей “докторской” для журнальных публикаций. Отрывки напечатаны в 1936 году в двух номерах двух научных журналов…

‹…›

Кроме “Солнечного вещества”, кроме очерка “Самый сильный холод” (“Еж”, 1935, № 9), где одним из персонажей был тот же неподатливый гелий, Митя, к великой радости Самуила Яковлевича, написал еще две научно-художественные книги: об открытии Рентгена и об открытиях Попова и Маркони.

Это был уже сложившийся мастер. Ни мне, ни Маршаку уже почти не приходилось ему помогать. Он писал сам. Собирался, по собственному почину, написать для детей книгу о Галилее. ‹…›

‹…›

‹…› Мы продержали три корректуры книги о Попове и Маркони (предварительно она была опубликована в “Костре”) и со дня на день ожидали сигнальный экземпляр, или, как говорят в редакциях, “сигнал”.

“Завтра-послезавтра будет сигнал”, – сообщали Мите в производственном отделе.

Но летом тридцать седьмого участь “ленинградской редакции” была решена и дан был иной сигнал – к уничтожению не только книг, но и людей, создававших книги.

Андрей Сахаров о Лидии Чуковской

(из письма в Союз советских писателей, 9 января 1974 г.)[54]

Повод для исключения Чуковской – ее статья “Гнев народа”. Статья написана в те дни, когда страницы всех советских газет клеймили меня как противника разрядки и клеветника. Среди тех, кто выступил в мою защиту, прозвучал сильный и чистый голос Лидии Чуковской. Ее публицистика – это продолжение лучших русских гуманистических традиций от Герцена до Короленки. Это – никогда не обвинение, всегда защита (“Не казнь, но мысль. Но слово”). Как ее учителя, она умеет и смеет разъяснять то, о чем предпочитают молчать многие, защищенные званиями и почестями. Я горжусь дружбой Лидии Корнеевны Чуковской. Я преклоняюсь перед ее бесстрашной искренностью и добрым мужеством!

Автобиография Лидии Чуковской

(29 сентября 1987 г.)[55]

Я родилась в Петербурге 11/24 марта 1907 года. Через пять лет наша семья переселилась в Куоккалу, дачную местность в тогдашней Финляндии. До 1917 года мы жили там постоянно, зиму и лето. Другом моего отца стал знаменитый художник Илья Ефимович Репин, тоже постоянно живший в Куоккале. К Илье Ефимовичу по средам, а к моему отцу по воскресеньям приезжали из Петербурга художники, писатели, актеры, поэты, историки литературы и публицисты. Девочкой я встречала у нас в доме Шаляпина, Маяковского, Н. Евреинова, Леонида Андреева, Владимира Короленко.

После Февральской революции 1917 года семья переселилась в Петербург. Сначала меня отдали учиться в частную женскую гимназию Таганцевой; позднее, когда в советских школах началось совместное обучение, – в 15-ю единую трудовую школу, то есть в бывшее (мужское) Тенишевское училище. Окончив его в 1924 году, я поступила на словесное отделение государственных курсов при Институте истории искусств и одновременно – на курсы стенографии. Отец мой в двадцатые годы работал в издательстве “Всемирная литература”, в студии “Дома искусств”, в “Доме литераторов”, в редакции журнала “Русский современник” и во многих просветительных учреждениях того времени: таким образом, и тут, в Петрограде-Ленинграде, мне случалось постоянно встречаться со знаменитыми людьми: в отрочестве и в юности посчастливилось видеть и слышать Александра Блока, Н. Гумилёва, Анну Ахматову, О. Мандельштама, Владислава Ходасевича, Ю. Н. Тынянова, М. Горького, а также молодых “Серапионовых братьев”: М. Зощенко, В. Каверина, М. Слонимского, Льва Лунца.

Летом 1926 года, студенткой второго курса, я была арестована. Мне вменялось в вину составление одной антисоветской листовки. Повод заподозрить себя я подала, хотя на самом деле никакого касательства к этой листовке не имела. Приговор: три года административной ссылки в Саратов, однако благодаря заступничеству моего отца я пробыла в Саратове всего одиннадцать месяцев.