Солнечные дни

— Негодяй! — прошептала она, ударив его по лицу туфлей.

Он схватил ее за руку, с лицом, исказившимся от бешенства.

— Негодяй! — шептала Суркова, вся содрогаясь от брезгливого чувства. — Ф-фа! Ты еще с женщиной драться, кажется, хочешь!

Он поспешно выпустил ее руку; она пошла от него прочь. Но он снова догнал ее у стен дома.

— Если уж на то пошло, — проговорил он с досадой, протягивая ей в то же время револьвер, — если уж на то пошло, извольте освидетельствовать. Конечно же заряжен. На все шесть пуль!

Она поспешно обернулась к нему, приняла из его рук револьвер и, повернув барабан, заглянула в гнезда.

— Милый, милый! — зашептала она, припадая на грудь Перевертьева.

Тот сердито засмеялся.

— Удивительное создание — женщина, — говорил он с досадой, — каждая непременно хочет, чтобы перед ней расписывались полными буквами в собственной глупости! Если бы ты меня не побила, — добавил он, — я бы на этот раз не расписался!

— Милый, милый — шептала Суркова, ласкаясь к нему, как кошка.

Жмуркин сидел, глядел на них и думал:

«Вот эти тоже живут вовсю, и слава им!»

XV

Восьмого июля вечером Жмуркин узнал, что ровно через неделю Загорелов вместе с Быстряковым уедет в оренбургские степи, чтобы закупить там скот. Он узнал также, что поездка эта решена окончательно, и что они оба — и Загорелов и Быстряков — пробудут таким образом вне дома не менее недели. Известие это на минуту всколыхнуло Жмуркина, наполнив его жгучим волнением и беспокойством, хотя вскоре же ему и удалось взять себя в руки снова. В то же время ему стало ясно, что к толкам об этой поездке он уже давно прислушивался с любопытством, и что именно на нее-то он и возлагал все свои надежды.

Жмуркин понял, что наступил момент действовать, «ловить обстоятельства за хвост», как он говорил себе мысленно. И тщательно обсудив и взвесив в последний раз каждую черточку своего плана, он тотчас же приступил к его исполнению. Неудачи он не боялся, ибо он и до сих пор старался убедить себя, что, быть может, планом этим он и не воспользуется, насладившись лишь его тщательной отделкой.

— Назад повернуть всегда возможно будет, — говорил он себе обыкновенно в такие минуты, — а лисичка-то все же у меня в мешке. Захочу — беру, а не захочу — нет. Отпущу на волю. Ступай, дескать, лисица, в лесу веселиться! — И ему иногда искренно верилось, что уж это одно сознание своей неограниченной силы над той женщиной удовлетворит и насытит его сердце.

В тот же день, как только он узнал об этой поездке, он незаметно взял с письменного стола Загорелова маленький конвертик и листок почтовой бумаги. Собственно Жмуркин не придавал особенного значения ни этому конвертику ни бумаге, так как он был уверен, что Загорелов, как человек осторожный, конечно не вел переписки с Лидией Алексеевной, и та вряд ли даже хорошо знала его почерк. Конвертом и бумагой Загорелова он решился воспользоваться больше для того, чтобы полнее насладиться тщательной отделкой своего плана. Затем, захватив к себе во флигель деловую переписку Загорелова, он стал ежедневно и целыми часами изучать его почерк. В конце концов, после усиленных трудов, он добился-таки того, что мог весьма недурно подражать ему. Убедившись в этом, он присел к столу, конечно приняв все меры для того, дабы не быть захваченным кем-либо на месте преступления, и на листке бумаги, похищенном с письменного стола Загорелова, он вывел нижеследующее:

«Приходи сегодня туда

 в десять часов вечера. Необходимо. Пришли с Жмуркиным зубных капель страха ради иудейска. Записку сейчас же сожги. Целую и жду».

Несколько раз перечитав написанное, Жмуркин остался совершенно доволен, как почерком, так и содержанием. И тщательно сложив эту записочку, он заклеил ее в конверт, спрятав его затем в свою записную книжечку.

Все это ужасно утомило Жмуркина, и весь вечер он пролежал на постели, закинув за голову руки и поглядывая в потолок. Он лежал и думал:

«Завтра Максим Сергеич уедет, завтра Максим Сергеич уедет».

Больше в его голове не было ничего, — ни одной думы, ни одной мысли. Он так и заснул с этим, обутый и одетый, как лежал, бледный и усталый, похожий в своем тихом сне на труп.