Солнечный день

Я отвесил ему пару оплеух за грамматические ошибки и сообщил об опасной деятельности его отцу. Но мальчишка не извлек никакой пользы из преподанного ему урока. Через три года он сбежал в Словакию к повстанцам и потерял там обе ноги. В двадцать лет унаследовал после матери табачный киоск и ужасно растолстел.

Купив табаку, я перешел на солнечную сторону улицы.

Проехал грузовик с хлебом, и шофер, тоже мой бывший ученик, дружески помахал мне рукой.

Шрубаржова улица упирается в ручей, что бежит от реки к стекольной фабрике. Я перебрался через него по зыбким деревянным мосткам и против течения ручья зашагал к плотине.

Река приветствовала меня тихим шумом. Двухнедельная сушь так изнурила ее, что вода едва плескалась, с трудом переливаясь через деревянную обшивку плотины.

На деревянном настиле навзничь лежала Незнакомка, предоставив воде омывать свои великолепные плечи.

Я мечтал об этом. О том, что она здесь будет. С самого начала каникул я мечтал о том, что она будет здесь.

Она появляется у реки вот уже несколько лет, всегда в середине первого месяца школьных каникул, и исчезает, когда убраны последние снопы на окрестных косогорах.

Она красива.

Нет, не впадайте в ошибку, это не сластолюбивый лепет старикашки, вообразившего себе бог весть что.

Незнакомка прекрасна иною, в моих глазах значительно более эстетичной красотой. У нее статная фигура с тяжелыми материнскими грудями и великолепные широкие бедра. Лицо с аристократически правильными чертами отмечено следами давней трагедии. У нее красивые руки и красивые ноги. У нее красивые седые в голубизну волосы.

Она красива, потому что одна.

Она красива, потому что похожа на Элишку и, словно не внимая времени и событиям, продолжает ее жизнь.

Христиане, буддисты и, по всей вероятности, мормоны тоже имеют свои святыни.

Элишка — святыня моей души, и даже если ее когда-либо задела хоть краешком тень, она все равно озаряет меня своим лучезарным светом.

Родители Элишки были преуспевающими владельцами мануфактурного магазина на площади. В прохладном, по тогдашним понятиям роскошно обустроенном помещении бесшумно порхали несколько приказчиков. За кассой царила мать Элишки, отцветающая красавица. Отец — пан Кейзлар — в магазине появлялся изредка. Он восседал в конторе за домом или ездил по торговым делам. Клиентуру составляли местные сливки общества.

Элишка изучала французский и английский, а также мужчин. Они летели на ее зрелую, совершенную красоту, словно бабочки на огонь. Опалив их головы и сердца, Элишкины теплые зеленые глаза снова становились холодными и надменными.

Сынки городских богачей изнывали от любви к ней и, хотя это нынче покажется диким, совершали попытки самоубийства. Их сестры ненавидели Элишку, сладко завуалировав свою ненависть восхищением, ибо она разрушила не один досконально продуманный брачный союз.

Я познакомился с Элишкой на теннисной площадке. Теннис в конце двадцатых годов был у нас в городке в большой моде. Всякий пожелавший быть на виду и преуспеть в жизни не мог обойти теннисных кортов.

Элишка играла хорошо, но для меня тяжеловато. На первый раз я дал ей выиграть несколько сетов. Она заметила это и сказала по-английски в своей бесстрастной манере:

— Даже самый лучший теннисист не всегда выигрывает.

Она любила говорить по-английски или по крайней мере пересыпать речь английскими выражениями. В ее устах это никогда не звучало снобистски.

— Please, прошу, — ответил я косноязычно с бонвиванским поклоном, потому что ничего лучшего мне в голову не пришло.

Под язвительное перешептывание остальных дам и враждебные, неприязненные взгляды присутствующих мужчин я попросил разрешения проводить ее.

Эта инициатива стоила мне пятнадцати лет бездонного счастья и бездонного отчаяния. Пятнадцати лет супружеской жизни с Элишкой.

Она спокойно расторгла помолвку с сыном владельца лесопильни Бублика и предложила мне, опьяненному счастьем, вступить с ней в брак. Элишка крепко держала в руках и своих родителей тоже. Они никогда не выказывали явного недовольства ее замужеством с небогатым учителем. Я не слышал от них кривого слова. Они просто-напросто весьма учтиво меня игнорировали.

В свадебное путешествие мы отправились в Карловы Вары. Стоял октябрь, и ветер трепал унылые лоскуты тумана на холмах вокруг курорта. В парках одиноко мокли пустые скамейки. Мы прогуливались по безлюдному променаду с псевдогреческой колоннадой и вкушали в первоклассных ресторациях яства, каких я никогда ни до того, ни позже не едал.

А по ночам мы любили друг друга.

Я задыхался от страсти к ней и боялся проявить это слишком явно. Элишка не выносила показных проявлений чувств. Она предпочитала англосакскую сдержанность и невозмутимость.

Обнаженная, сверкая своей молочно-белой теплой кожей, она являлась ко мне по ночам, словно сойдя с полотен Рубенса.