Солнце для мертвых [сборник]

Ее звали Ленкой. Или Иринкой. Эти два имени ему особенно нравились. АНЕЛ. АНИРИ. Эти имена и наоборот звучали, как музыка. У нее были светлые волосы. Очень светлые. Природная АКНИДНОЛБ.

Сначала она шла впереди, потом он обогнал ее. Остановился, чтобы прикурить, косясь на нее. И тут же понял, что отныне и навсегда Анири (или Анеле) стала ЙОННЕВТСНИДЕ.

Он даже не стал задумываться над тем, плохо это или хорошо. Он ведь не хотел менять свою жизнь. Она ему нравилась и такой: работа, семья, отпуск у тещи в деревне. Может быть, в тот момент ему просто надо было закрыть глаза, постоять несколько секунд, дождаться, пока Анеле не затеряется в толпе, — и продолжить свой беззаботный путь, свое плавание.

Эти мысли промелькнули и исчезли. Он стоял столбом и глядел на нее во все глаза. Блондинка тоже остановилась и тоже взглянула. Взгляд был очень серьезным. Она глядела строго, как учительница. Нет, как завуч. Посмотрела — и пошла дальше.

Он понял, что она может исчезнуть, пропасть навсегда, и задохнулся от внезапного сердцебиения. Потому, что она может исчезнуть, а он останется жить здесь, в этом дне и в этом пространстве, навсегда, навсегда… И еще он вдруг понял, что живет не так, совсем не так, как надо. Вот уже много-много лет. Он живет спокойно. Да, слишком спокойно. Он может спокойно прожить свою спокойную постылую жизнь, пока жизнь плавно не перейдет в смерть.

(Спустя три недели, когда он ударил Анеле тяжелой чугунной сковородкой в висок, он тоже ни о чем не думал. Все происходило само собой. Он ударил, она отлетела к стене, ударилась головой, лицо ее стало белым, как кафель, о который она ударилась. Она сползла на пол, легла на нелепо подвернутую руку. Голова откинулась. Будто сломалось что-то внутри. Как у куклы.

Он уронил сковородку и присел рядом. Сквозь шум в ушах он что-то говорил ей, пытался перекричать нараставший внутри него вой, а потом стал бинтовать ей голову. Руки ходили ходуном, он не смог перебинтовать толком, и когда взял ее на руки и понес к дивану, конец бинта, черный от крови, чертил по полу тонкую полоску. Будто трещина прошла сквозь дом. Нет, сквозь жизнь, разломив на две половины, как хлеб, время и пространство. Анеле лежала на диване, все в той же безжизненной позе, а он стоял рядом. Стемнело за окном. Он стоял по пояс в темной воде Ахеронта и обеими руками держал вырывавшуюся узкую лодку, прямоугольную, из досок. Анеле была в белом платье. Глаза были закрыты. Она должна была плыть. А он не пускал, хотя течение рвало лодку из рук, прямо выворачивало руки, но он крепко стоял, и черные волны не могли сбить его с ног.

А потом стемнело совсем, и ему казалось, что вокруг, на темной воде, качается множество похожих дощатых лодок, и в каждой лежал то старик, то юнец, то женщина, то ребенок. Они плыли во тьму, к тому берегу, на котором кончаются воспоминания. И тогда он отпустил ее. Пусть она плывет с миром. Кто он такой, чтобы нарушать законы жизни и смерти?.. Он сказал: «Плыви!»).

В тот субботний день он пришел домой, побросал в чемодан одежду и кое-какие книжки и сказал жене:

— Я пошел.

Она не ответила. Она сделала вид, что ей наплевать. Она часто так делала. Так часто, что ему и в самом деле стало казаться, что ей на него глубоко наплевать.

Потом он, конечно, пару раз возвращался. Один раз даже ночевал полночи ждал, когда жена соизволит подойти к нему — он спал отдельно, на кресле, — но она не подошла. И вообще не говорила ни слова. Она была гордая, как сам Сатана.

И тогда он ушел окончательно. Он жил на квартире знакомого, уехавшего в какую-то дурацкую экспедицию — интересно же людям кормить гнуса два месяца, копаясь в болоте! Квартира была однокомнатная, на девятом этаже. К вечеру она накалялась до того, что нечем было дышать. Не помогала открытая настежь балконная дверь и плотно задернутые тяжелые шторы. К тому же вода редко доходила до девятого, только ночью. Но это его не очень беспокоило: все равно спать в такой духоте он не мог. По ночам он наливал воду в ванну и в кастрюли, и подолгу стоял на балконе, глядя на город и звезды.

Он познакомился с Анеле. Это оказалось проще, чем он думал. Все вообще оказалось намного проще. Она приходила к нему, а он — к ней. Почти две недели они вели жизнь странную, полную неожиданных радостей, жизнь двух влюбленных, из тех, что живут долго и счастливо, а если и умирают, то обязательно в один и тот же день.

Но к концу второй недели радости поубавилось. Он вдруг обнаружил, что им совершенно не о чем говорить. Они молчали часами, а если что-то и говорили, то только такое: «Есть хочешь?», «Пора спать», «Дождь собирается», — в таком духе. Она ничего ему не рассказывала и ни о чем не спрашивала. Приходила, когда хотела. Он даже не знал, нравится ли ей быть с ним в постели.

Природная блондинка. Анеле-Елена.

Она не позволяла провожать себя. А когда он приходил к ней — никогда не предлагала остаться на ночь. Она просто говорила: «Скоро уйдет последний трамвай». И начинала чистить зубы.

Она даже не хотела знакомить его со своими родителями.