Солнце для всех!

Остров посреди воздушного океана уже давно стал его тюрьмой, его вынужденным скито́м. Прошло две с половиной сотни лет со времени, когда он в последний раз видел лицо другого человека. Всё это время он был один. Здесь. В этом маленьком автономном мирке. Вокруг — только птицы и мелкие звери, самые крупные из которых это лисы и зайцы. Есть ещё рыбы в озере, но эти совершенно не поддаются дрессировке и годны́ только в пищу. Он здесь узник. На острове нет никакой техники, с помощью которой он мог бы связаться с кем-либо; нет транспорта, на котором он смог бы покинуть это место. Его здесь заперли и забыли

о нём. Здесь нет ни единой микромашины, которую он смог бы использовать. Всё натуральное: вода, воздух, земля, камни, лес, животные. Поневоле он стал настоящим зоопсихологом и теперь хорошо понимает, кáк устроены сообщества лис, зайцев и мышей-полёвок (первых и вторых различает едва ли не всех, да и мышей некоторых тоже), читает их повадки, видит мотивы. Животные не боятся его.

За годы принудительного затворничества он сильно сдал. Раньше каждые пятьдесят лет он проходил курс обновления и потому никогда ещё не выглядел стариком, — любой врач почитал за честь поправить здоровье одного из немногих оставшихся на Тэрри́и героев. Теперь же он — ветхий старец, доживающий свои последние годы.

В первый год своего пребывания здесь он много разговаривал сам с собой. Нет, он не лишался рассудка; разговаривал, чтобы не утерять способность к речи, и при этом изрядно преуспел в поэзии. Потом он стал дрессировать лису, и бóльшая часть произносимых им вслух в то время слов приходилась на простые команды. Он крепко привязался тогда к зверю, и когда лиса умерла, решил впредь не повторять ошибку. Вместо того чтобы отрывать избранное животное от его племени, он стал планомерно работать со всеми сразу. Не единовременно, конечно же, поскольку два наиболее развитых вида из обитающих на острове друг другу естественно враждебны, а поочерёдно, то с лисами, то с зайцами, уделяя тем и другим по многу дней кряду. Уже через несколько лет и лисы, и зайцы стали воспринимать присутствие рядом человека как нечто естественное и само собой разумеющееся, а когда сменились первые поколения, дело коллективной дрессировки, направленной на развитие у животных большей сообразительности, пошло успешно в гору. Он мог бы написать не один десяток монографий, если бы его нейросеть не была отключена, или если бы у него был самый простой и примитивный компьютер… Да, чего уж там! Хотя бы бумага и чернила! Но ему не оставили ничего, кроме одежды, обуви и ножа. Настолько они его боялись.

Впрочем, у него хорошая память, и результаты своих зоологических изысканий он легко сможет записать, если таковая возможность представится. Вот только представится ли?..

Он стар, ветх, ему недолго осталось жить. Сколько он ещё протянет? Год? Два? Десять? Никто не вечен, увы. Без курса обновления он — такой же смертный, как и эти животные. Просто его запас жизненных сил больше. Но были времена, когда жизнь человека была намного короче — всего каких-то сорок-пятьдесят лет и всё, смерть. Генная инженерия и микромашины сделали продолжительность человеческой жизни дольше, но никакие генные усовершенствования не могут сделать человека бессмертным. Только полная пересборка с поэтапной заменой всех клеток организма на новые. А его возможности такой пересборки лишили. Потому, что он неугоден. Потому, что он некорректен. И это при его авторитете одного из немногих оставшихся на планете спасителей человечества!