Солнце и Замок

Ночь еще не миновала. Гладкие доски подо мною плясали вверх-вниз, тряслись, точно навьюченные на спину самого неуклюжего дестрие от начала времен, пустившегося в галоп. Сев и оглядевшись, я обнаружил, что нахожусь на палубе корабля, в луже собственной крови пополам с блевотиной, а лодыжка моя прикована цепью к какой-то скобе. Неподалеку, держась за леерную стойку, с трудом сохраняя равновесие на бешено скачущей палубе, нес караул один из фузилеров. Усвоивший во время похода с Водалом через джунгли, что пленному в просьбах стесняться не стоит (да, откликаются на них нечасто, но если и отказывают, все равно ничего не теряешь), я попросил его принести воды.

К немалому моему удивлению, давняя мудрость вполне себя оправдала. Пошатываясь, караульный сходил на корму и вернулся с ведерком речной воды. Поднявшись, умывшись и, как сумел, отчистив одежду, я начал проявлять интерес к ближайшему своему окружению и не прогадал: неизведанного вокруг обнаружилось немало.

Буря очистила небо, и звезды над Гьёллем сияли, словно Новое Солнце пронеслось от края к краю эмпиреев наподобие факела, оставив позади сноп искр. Из-за частокола башен и куполов, темневших над западным берегом, выглядывало зеленое око Луны.

Корабль наш без весел, без парусов несся вниз по реке плоским камешком, скользящим по водной глади. Казалось, фелуки и каравеллы, идущие на всех парусах, стоят на якоре посреди фарватера: мы огибали их, словно ласточка – столбы мегалитов, а за нашей кормой серебристыми стенами, воздвигнутыми, чтоб тут же обрушиться вниз, сверкали два шлейфа из мелких брызг, не уступавших высотой тоненькой голой мачте.

Вдруг где-то рядом кто-то забормотал – невнятно, сдавленно, однако еще немного, и это урчание вполне могло оказаться речью либо страдальческим стоном какого-то изрядно хворого зверя, спустя пару мгновений перешедшим в бессильный шепот. Невдалеке от меня на палубе лежал еще человек, а третий, присев, склонился к нему. Дотянуться до них не позволяла цепь, однако я встал на колени, прибавив к ее длине длину голени, и таким образом смог рассмотреть обоих, насколько позволила темнота.

Оба оказались из фузилеров. Первый лежал навзничь, не двигаясь с места, но корчась, будто в агонии, с жуткой гримасой на лице. Заметив меня, он вновь попытался что-то сказать.

– Верно, Эскиль, – пробормотал второй. – Теперь-то уж разницы нет.

– У твоего друга сломана шея, – сказал я.

– Ну да, тебе ли не знать! Ишь, ясновидец, – откликнулся фузилер.

– То есть ее сломал я. Так я и думал.

Эскиль сдавленно засипел, и второй фузилер склонил ухо к его губам.

– Просит прикончить его, – пояснил он, вновь выпрямившись. – Целую стражу просит уже, с тех самых пор, как мы отчалили.

– И что же ты думаешь делать? Уважишь просьбу?

– Не знаю.

С этими словами он уложил фузею, висевшую у него на груди, на палубу и придержал рукой. Заботливо смазанный, ствол оружия зловеще блеснул в темноте.

– Что бы ты ни сделал, товарищ твой вскоре умрет. Позволишь ему умереть своей смертью, после на сердце будет легче.

Наверное, я бы сказал еще что-нибудь, но тут левая рука Эскиля дрогнула, и я умолк, уставившись на нее во все глаза. Ладонь его ползла к фузее, будто увечный паук. Наконец, раненый, сомкнув на оружии пальцы, потянул фузею к себе. Его товарищ без труда мог бы отнять ее, но даже не шевельнулся, очевидно, завороженный зрелищем не меньше, чем я.

Неописуемо медленно, напрягая все силы, Эскиль поднял фузею, направив дуло в мою сторону, но я, не моргнув и глазом, смотрел, смотрел на его неловкие, негнущиеся, едва различимые в неярком сиянии звезд пальцы, нащупывающие предохранитель.

Тут-то судьба и поквиталась со мной за прежнюю несправедливость. Совсем недавно я мог бы спастись, если б только вовремя отыскал защелку предохранителя и успел выстрелить. Он же, прекрасно знавший, где ее нужно искать и куда сдвинуть, мог бы покончить со мною, если б только сумел совладать с непослушными пальцами. В равной мере бессильным, нам – повергнувшему, так сказать, и поверженному – оставалось лишь молча взирать друг на друга.

Наконец ему сделалось не под силу удерживать оружие на весу. Фузея с лязгом упала на палубу, и сердце мое едва не разорвалось от жалости. В этот момент я готов был нажать на спуск сам. Движение собственных губ я, конечно, почувствовал, но даже не понял толком, что такое сказал.

Эскиль, сев, изумленно уставился на меня.

В тот же миг наше судно сбавило ход. Нос его опустился так, что палуба почти выровнялась, а шлейфы брызг за кормой опали, схлынули, будто волна, разбившаяся о берег. Я поднялся поглядеть, где это мы, Эскиль встал тоже, а вскоре к нам присоединились и мой караульный, и друг Эскиля, исполнявший при нем роль сиделки.