Солнце, луна и хлебное поле

Вскоре и Гарик отправился домой. Манушак подмела пол, сделала постирушку, закрыла дверь парикмахерской и подсела ко мне на лавочку. На ней был подаренный мной жакет с вышитой сиренью. Щеки ее разрумянились, от нее исходил приятный запах легкого пота и одеколона «Кармен». Она была такая милая, что у меня на глаза навернулись слезы.

Эх, Манушак, Манушак, хорошая моя девочка.

– Устал? – спросила она.

– Да ничего.

Она наклонилась ко мне и поцеловала.

Около сада нам повстречался Сурен.

– Мать отправила меня за хлебом, а я забыл, сколько надо купить, – пожаловался он Манушак.

– А денег-то сколько дала? – спросил я.

Тот показал.

– Этого хватит на три хлеба. Вот три и купи.

Он кивнул и ушел.

– Боже, какой же ты умный, – просияла Манушак.

Когда мы вошли во двор, Манушак ушла: «Выкупаюсь и вернусь». Она вошла в маленькую баньку, которая была пристроена прямо к дому, и закрыла за собой дверь. Манушак была помешана на купании, купалась по меньшей мере дважды в день.

Тетя Сусанна хлопотала на кухне.

– Слышала, хорошо поработали, – довольная, сказала она мне.

– Теперь крыша не будет протекать даже в ливень, – подтвердил я.

– Вот и я приготовила вам вкусный обед, ты же любишь долму?

– Да.

– Скоро будет готова.

Я подошел и сел за стол.

– Говорят, дядьки Хаима пятьдесят кило золота перепрятали?

Я кивнул.

– Пятьдесят кило золота – огромное богатство. И чего только эти евреи не придумают.

– У вас, у армян, есть свои евреи? – спросил я.

– Нет.

– Почему?

– Да не нужно нам.

Я растерялся, она заметила и спросила:

– Где, по-твоему, весь ум, который существует в мире?

Я пожал плечами:

– Откуда мне знать.

– В голове армянина.

Потом вновь спросила меня:

– А что у грузина в голове?

– Что?

– Вино и водка. Так что эти евреи вам нужны, а нам и своего ума хватает.

Во время этой беседы вошел Гарик.

– Ах, как моя жена умеет растолковать! Она не моей женой должна быть, а того академика, который бомбу придумал, как же эта бомба называется?

– Атомная бомба, – напомнила тетя Сусанна.

Все сели за стол есть долму. Гарик попросил водки. Манушак принесла водки в маленьком графинчике и поставила перед ним.

– Будешь? – спросил Гарик.

Манушак вмешалась:

– Нет, он не будет пить, у него завтра экзамен.

– Не будет, и очень хорошо. Сэкономим.

Гарик налил себе водки и выпил залпом, добавив:

– Хороша.

«Интересно, что бы с Гариком сталось, знай он сейчас, что наверху, на чердаке, отсиживается Хаим, а то, что ищет КГБ, спрятано под кроватью Манушак?» – подумалось мне.

Часов в десять я поблагодарил тетю Сусанну, попросил у Манушак будильник на всякий случай и ушел. По дороге купил хлеб, сыр и колбасу для Хаима. Когда я поднялся на чердак, начался дождь. Закрыл окно и поставил будильник на три часа ночи. Зазвонит будильник, проснусь и отправлюсь проведать Хаима. Но будильник не зазвонил, и я проспал до восьми часов утра.

В девять начинался экзамен, я съел купленную для Хаима еду, умылся во дворе и побежал в школу.

6

Учительница грузинского достала листок из конверта, присланного из Министерства образования, развернула его, прочитала и написала на доске крупными буквами: «Сопоставление характеров грузина Арсена Марабдели и англичанина Робина Гуда».

Затем повернулась к нам и улыбнулась:

– Ну, не подведите!

Я понятия не имел, кто такой Робин Гуд, но, раз его следовало сравнивать с Арсеном Марабдели, я решил, что он тоже был благородным разбойником, и написал:

«Очень плохо, когда человек голоден; у богатых всего полно, но они свиньи и не хотят ничем делиться. К счастью, рождаются на свет люди, которые отбирают добро у богачей и раздают бедным. Такие благородные разбойники жили не только в Грузии, но и в других странах, к примеру, в Англии, где жил и совершал свои деяния достопочтенный Робин Гуд».

Часть совершенных Арсеном подвигов я перенес в Англию и приписал Робину Гуду. Я долго мучился, в классе оставалось всего трое учеников, когда я закончил писать. Учительница в задумчивости глядела в окно. Сдал тетрадь и сломя голову бросился вон, спеша в туалет. Долго пробыл в туалете, а когда вышел, услышал вскрик и увидел, как по лестнице, со ступеньки на ступеньку, перекатывается моя учительница, а вслед за ней летят экзаменационные тетради. Я помог ей подняться, она проговорила: «Вспомнила одного негодного человека, оттого и споткнулась». Я собрал тетради и проводил ее до учительской.

– Какие чулки порвала! – причитала она.

В учительской она села на стул и вытянула вперед кривую ногу. Подошла другая учительница.

– Это немецкие чулки? – спросила она.

– Да, девять рублей заплатила.

Я сложил тетради на столе и вышел в коридор. Дойдя до кабинета директора, я остановился: рабочие выносили оттуда диван, за открытой дверью на стенной полке я увидел маленький кинопроектор, рядом с ним лежали кассеты. В другой раз я бы его и не заметил, но под кроватью у Манушак хранилась сумка, полная точно таких же кассет. А из-за этих кассет, по словам Хаима, кроме его дядей, было арестовано еще пятнадцать евреев. Я простоял там до тех пор, пока директор не закрыл двери, и пошел дальше.