Солнце, луна и хлебное поле

Он злобно взглянул на меня снизу вверх, вот тут-то на несколько секунд по нему и стало заметно, что значило для него все это – во взгляде блеснула такая беспощадность и ярость, даже не знаю, с чем это сравнить. Помню, голова закружилась и я испугался: «Не выронить бы из рук пистолет». Он медленно встал, подошел к кровати, пнул ногой ботинки и присел. Потом поднял голову, выражение лица снова стало равнодушным.

Я догадался, он для того и снял ботинки, чтобы легче было двигаться.

– Знаешь, где новый дом Хаима? – спросил он.

– Знаю.

– Я продиктую тебе банковский код, ты должен запомнить и отправить Хаиму по почте. – Замолчал, будто задумался, потом продолжил: – Я должен был позвонить и сообщить ему, не успел; без этого кода у него могут возникнуть серьезные финансовые проблемы.

– Говори.

– Двенадцать, минус, икс, двадцать восемь, только напиши это все буквами, не цифрами.

– Это все?

– Внизу припиши мое имя.

– Ясно.

– Сначала двенадцать, потом двадцать восемь, не перепутай.

– Не перепутаю.

– На конверте с одной стороны поставь крест, а с другой – нарисуй шестиконечную звезду, тогда ему обязательно передадут.

– Понятно.

Он сплюнул:

– Ладно, прощай, там свидимся.

– Посмотрим, – ответил я.

– У ворот ада такая очередь стоит, ждать нам придется, наверное, тысячу лет, пока впустят.

Я промолчал.

Он опять сплюнул и презрительно усмехнулся:

– Видишь, что творится на свете, рай пуст, я уверен, там нет ни души.

Я поднял пистолет, взглянул ему в глаза и выстрелил пять раз, целился в лицо, две пули попали в лоб, остальные три – мимо. На миг он будто выпрямился, потом наклонился, крутанулся и упал на спину, правая нога осталась согнутой в колене. Так он и лежал там. Почти целую минуту я тоже не двигался и почувствовал, как в груди что-то оборвалось, все-таки когда-то он был моим кумиром. «Вот и все», – я вздохнул.

Он был началом всех моих бедствий, он отнял у меня мою собственную жизнь и заставил жить чужой проклятой жизнью. И вот теперь, спустя много лет, настала моя очередь.

Я хорошенько протер пистолет и положил там же, на железную бочку. Наклонился, взял брошенную пачку сигарет и зажигалку и поднялся по лестнице. Прошел комнату, заставленную ящиками и бочками, затем коридор и вышел во двор. Ворота были заперты на засов, я открыл засов, подождал, пока луна не спряталась за облаками, и бегом спустился к больнице, пролез через дыру в заборе во двор и прошел под навес. Луна будто поддержала меня, я сел на скамейку, и только потом она медленно выплыла из-за облаков. Было ощущение, будто не я, а кто-то другой совершил все это, а я тут ни при чем. Вот так все и было.

Я глядел на ржавые листы жести и подсознательно догадывался, что где-то в глубине души я и сам хотел, чтобы Хаим знал обо всем этом. Почему? Наверное, по многим причинам; не существует однозначного ответа на этот вопрос, и у меня его тоже не было. Но если бы он так не старался докопаться до правды, я бы промолчал. Это было непросто для меня, я прекрасно понимал, что риск был очень велик.

В ту ночь я спал всего два часа и наутро с трудом заставил себя взяться за дело. Но как только слышал звук проезжающей машины, ладони становились мокрыми. Так продолжалось до полудня, потом постепенно успокоился и немного поднялось настроение. «Наверное, он пожалел меня, а не то за мной бы уже приехали», – думал я.

Часам к двум появился Арутин, он был с похмелья, в руках держал наполовину выпитую бутылку с пивом: «Вчера был замечательный день, – сказал он, – Тамаз пригласил нас, пять человек, в хинкальную внизу на набережной, у него было сто долларов, и все потратил, давно так не пировали, и не помню, как до дома добирался». Потом стал расхваливать Тамаза: «Не то что другие, денег нароют, и только их и видели. А он достойный человек, с сердцем».

К вечеру и сам Тамаз заявился, присел на кирпичный кубик и заныл: «Кажется, я вчера отравился, всю ночь рвало, и сейчас все время в пот бросает». Я не ответил. Он задумался, вспомнил, что разругался со мной, и предложил: «Что было, то было, извини меня, помиримся». Я только взглянул на него и продолжал работать. Некоторое время он сидел молча, уставившись на меня покрасневшим глазом. Потом, разозлившись, спросил: «Как Хаим?»

Что я мог ответить? После появления Хаима отношение ко мне в округе изменилось, особенно у алкашей, они стали агрессивными.

– Чего он тут слоняется, любуется на наше убогое житье?

Я как будто и не слышал.

– Если б у меня столько денег было, выстроил бы большой дом на берегу моря, собрал порядочных людей из нашего квартала и поселил их в том доме, и до самой смерти они бы ни в чем не нуждались. Но у меня нет денег, а у Хаима – совести. Вот и остаются эти прекрасные люди без всякой заботы.

Я продолжал делать вид, что не слышу. Наконец он встал: «Ты тоже порядочная дрянь», – и ушел.