Солнце мертвых (сборник)

– Не знаю. А если у Достоевского есть, – очень рад. Да и не может не быть у Достоевского этого. Он имел тонкие инструменты и мог прикасаться к Правде. Так вот… круговая порука. Тут не маленькая справедливость: ты – так тебе! А ты – так всем! всем!! Вы понимаете?! Действуй, но помни, что за твое – всем! Чтобы принять такую ответственность, – как еще подрасти надо! А когда подрастут, тогда ходко пойдет дело этой, направляющей мир, Правды. А сейчас только еще продираемся, как в тисках… знаете, как обозы зимой скрипят? Хоть и скрипят и морозище донимает, а прут. И припрут! Когда эту науку постигнут – тогда кончится эта жизнь, которая напутывает узлы. Тогда… – сказал Шеметов мечтательно, – Бог на земле! Впрочем, спите. Помешал я вам спать… Нет, нет… мы еще успеем поговорить.

Сушкин опять подумал: какой неуравновешенный и встревоженный человек, И было досадно: такое интересное вышло начало. И это странное чуяние друг друга; словно Шеметов хорошо его знает, – так показалось Сушкину, – и он знает Шеметова. И что это за психоматематика? Закон Великих Весов… Психические свойства материи? Развитие положений монизма? Очевидно, есть у Шеметова собственная система, которую он, должно быть, развивал на позициях, когда мысль работает особенно напряженно. Это и по себе знал Сушкин.

Шеметов лежал на спине и курил, подергивая скулой: томил его зуб. Теперь его нос не казался широким, а лицо было настороженное, словно Шеметов напряженно думал.

– Капитан… серьезно, я не хочу спать. Поговоримте…

Вышло по-детски, будто Сушкин просил старшего, от которого он зависит, – но это не было ему неприятно.

– Не хотите спать… – будто удивился Шеметов. – Ну, говорите.

Это «говорите» он сказал так, будто для него нет никакой необходимости говорить. Но сам же и начал, пока Сушкин обдумывал, о чем говорить.

– Хотелось бы знать мне… – начал Шеметов, – только ли внешними оболочками мы живем, что доступно глазу и цифре? Нет ли еще и сокровенного смысла какого, Лика вещей и действий? Погодите… Видели доктора? Счастливейший человек, жиреет себе… Слышали, небось, как храпел?

Сушкин улыбнулся, вспомнив, как лежал доктор.

– Поставили бы, пожалуй, его жизни красненькую пятерку, добрую, пузастую. Ничего доктору не надо: выспался, пошел – и там поест-выспится? А оказывается – смерти человек ищет… – понизил голос Шеметов до шепота, и его лицо стало болезненно настороженным. – Ищет смерти и не может найти. И толстеет! А?! Тут уж и смысла никакого?

– Ищет смерти?.. – недоверчиво повторил Сушкин.

– Ищет, чтобы распорядилась судьба, а она не хочет распорядиться. Очевидно, там где-то, куда наши расчеты и маленькие глаза не проникают, еще не сделано выкладок… не укладывается в нашу формулу доктор… – усмехнулся Шеметов. – Перед войной у него утонул единственный сын, студент, и отравилась жена, не вынесла горя. А он пошел на войну, и вот ищет смерти. Нарочно перевелся в пехоту, ходил в атаки, перевязывал и выносил под огнем, у него убивало на руках, а он все не находит. Теперь затишье, и он перевелся пока в госпиталь, на опасную работу. А по нем и не видно. А что увидишь на этом? – показал Шеметов к окну. – Тут посложней доктора. Теперь бы вы поставили его жизни самую зеленую единицу! А чудеснейший человек, и никакая «мера» тут не подходит… «какою мерою меряете…». Роком пристукнуло, а? Значит, стукайся головой, вешайся, напарывайся?.. Или уже овладей тонким каким инструментом – и оперируй! Провидь Смысл…

– А вы овладели… «тонким инструментом»?

– Чу-дак! – благодушно сказал Шеметов. – Что такое значит – овладеть! Тут интуиция… «Тонкий инструмент» есть и действует. Только подрасти надо, поглубже вглядеться, душой прикоснуться к скрытому. Лику жизни. Мир в себя влить и связать с миром. Ну, как вам война? смысл и какой вывод?

Это было совсем неожиданно, да и вообще Шеметов говорил непоследовательно. Сушкин уже высказал тому капитану свой взгляд на войну и теперь хотел знать, что скажет Шеметов. И потому сказал кратко:

– Мне война показала силу человеческой организованности и достижений во что бы то ни стало. И еще… человек проще, чем думают. Может перешагнуть в любую эпоху и приспособиться. Культура легла на него легкой пыльцой, и потому война раздела его донага. Война доказала, как провалились признававшие в человеке мощь духовных начал и укрепила иных, как я, например… – сказал Сушкин задорно, – которые принимают, что идейное и духовное – только временные подпорки, которые и отбросить можно, если в них нет потребности. Человек – сложный состав, который можно и упростить.

– Химик вы, что ли?

– Да, химик. А вывод, по-моему утешительный. Из человечества можно лепить по плану. Можно вылепить и зверей или зажечь «небесным огнем».

Шеметов перевалился на правый бок и поглядел на Сушкина острым злым взглядом. И опять Сушкин подумал: «он не в себе».