Солнце мертвых (сборник)

Он смотрел на мать, как она кротко сидит у столика, где сирень, шьет для него белье и все поглядывает на белые кисти. Все боится, что они скоро увянут. Подходил к ней и целовал нежно в поседевшую голову.

– Какая ты стала маленькая, мама…

– Да… – вздохом отвечала она.

Раз он застал, как она целовала ландыши, и увидал в ее глазах слезы.

– А вот я тебе расскажу, как я там собирал ландыши!

И он рассказал ей. Она по-особенному на него взглянула.

– Я это видела… – сказала она тихо. – Я видела… лес был темный… и ты стоял в этом лесу… и много белых цветов…

– Ты это видела?! – спросил он удивленно.

– Я тебя часто вижу…

Она притянула его к себе и поцеловала у него руку.

– Мама!.. Зачем ты плачешь?!

…Вот эти глаза ждали, следили… видели…

И все ходил и ходил, позванивая.

– А знаешь, какого я удивительного человека встретил?..

И рассказал про Шеметова.

Она слушала очень вдумчиво, а он, рассказывая, перекинулся в пасмурный день, в купе, и видел перед собой желтое худое лицо Шеметова и его думающий напряженно взгляд. Забывая, что спорил с ним, он теперь развивал все подробно и находил доводы, какие бы мог привести Шеметов.

– Понимаешь, – страдание! Принять на себя ответственность за все бывшее, кто бы его ни сделал! Тут же не маленькая правда, не мелкий расчет… Ты понимаешь? Не обычная человеческая справедливость. В жизни, мама… должна теряться наша маленькая справедливость… Жизнь огромна! Ведь это в суде только… а в жизни, как будто все пропадает и кажется нам неправдой. Сколько обижали тебя, а твои обиды и непокрыты… и для тебя никогда покрыты не будут. И это у всех, особенно у людей маленьких…

– Нет, – сказала она, – обиды будут покрыты… там.

– А если я не могу верить, как ты? И все же они должны быть покрыты! Не для тебя, а в мировом целом! В мировой психике, что ли, ничто не может пропасть… Ну, как объяснить тебе?! Есть непонятное нам Великое Равновесие. Оно всегда действует, но мы не видим. Но бывают в мировой жизни этапы, когда страшно много напутано, когда заносится грязью человеческая дорога… Тогда наступает видимый час Весов, час великого очищения… как в математике – упрощение… Нет, ты не можешь понять… ты мало знаешь… Чтобы жизнь могла идти к чудеснейшим вехам! к своему прекрасному Лику, мама! Он скрыт, пока, но мы его можем чуять… как по чудесному запаху можем представить чудесный цветок, которого мы никогда не увидим… Тогда проливается много крови и слез, которые должны окупить неокупленное… И мы не можем ничем их уравновесить. У нас маленькие глаза. Кто сильно страдает, тот должен найти оправдание этому… иначе не стоит жить.

– Надо верить, Паля… Я верю в Промысел.

– Но это-то и есть Закон мировой жизни! Это и есть Великое Равновесие и Величайшая Правда! Миллионы могут страдать… но вся-то жизнь ими и движется к величайшему Лику, выбиваясь в тисках. И движением окупает страдания… Вот как он думает.

– И ты тоже?

– Не знаю… – сказал он, отсчитывая шаги. – Для меня не хватает тут сознательной воли… моей воли. А я люблю мою волю! Я еще могу забыть личную жизнь, но мою волю я не могу считать каким-то штришком, который сотрется при упрощении. Пусть и меня несет в этом чудовищном вихре к прекрасным Вехам, но я хочу также творить и жить, ставить и себе цели и за них биться! Но его система… она освещает дорогу… я тоже верить хочу, чтобы мое страдание окупилось и вело к чему-то… пусть к прекрасному Лику. Наши маленькие глаза не могут видеть далеко…

Он высказывал ей – не ей, он приводил в порядок то, чем жил эти дни, встревоженный и смятенный.

В ночь приезда он написал Наташе письмо. Теперь он жалел об этом. Там он высказал только личное. А потом, пережив ночи без сна, он жалел, что не сказал ей так, как надо было сказать… Но разве она поймет! Надо пережить страшно много и видеть страшное и мучением выковать. Нет, она не поймет, у ней очень маленькие глаза.

Он подошел к сирени и вгляделся в белые крестики. Как чудесно! И в этом какое огромное, творческое и живое!

…Да, хорошо смотреть большими глазами…

А все эти дни перед ним были другие глаза. И теперь были. Стояла перед ним светлая, потерянная Наташа. Только стала она какой-то другой, которую можно только назвать Наташей, можно только в мыслях таить, а живой представить нельзя. Призрачная Наташа…