Солнце мертвых (сборник)

– Молчи, дура! – крикнула старшая. – Нос вот утри. Все зло от Коряка пошло. Стали мы голодать без папаши… Вот мамаша и послала нас собрать шиповник или что попадется… ажину там. Велела повыше в горы идти, а то тут все погорело. И буковые орешки-пьянки… а такие, буковые. От них голова пьяная бывает, если много грызть, а то они жи-ирные, вку-усные! Пошли мы… шли-шли… – нет ничего, все пересохло. И через лес прошли, на Яйлу вышли, у Куш-Каи… Человечьи кости сколько видели…

– Три кости, вот такие!.. – показал до плеча галчонок.

– Темно уж стало, а через лес ворочаться опять… Заблудились, и есть хочется, ноги не идут. С утра ничего не ели, ягоды только. Мунька реветь стала, не может идти. И Степушка ревет… Что я с ними буду?! И вдруг собака на нас… громадная овчарка! Как закричим! А тут татары, хлопцы… чабаны! Я по-ихнему умею хорошо – сказала… Они и повели нас в кошару. Вежливые такие. Два хлопца. А у них костер, барашки ходят… Стал он меня целовать… только не безобразие какое, а… понравилась я ему. Невестой меня называл, дурной! – опять усмехнулась девочка и повела головкой. – Мусмэ якши! Досыта накормили. Потом сбегал другой, вина принес и зурну… и вот ленточек… деревня близко ихняя. У старшины сыновья они, бо-гатые! Больше тысячи барашков было, а теперь мало… Потом я спать стала, уморилась. Проснулась к утру, а они смеются, а на мне все ленточки эти!.. Как татарку убрали… у них так невест убирают. Так они нас жалели! И с собой дали, несем мамаше. Велели и еще приходить. Хлопцы очень хорошие.

Она погладила ленточку на рваной юбке и усмехнулась.

– Не как наши хулиганы. Пашка вон, под нами живет, пошла на кордон, хлебца просить… тоже мамаша послала, а они с ней нехорошо сделали! Она уже теперь… сами знаете… нарушенная стала! Так все к ним и ходит. На год только меня старше. Била ее мать – не ходи, дурнак будет… а она воет-кричит, пойду и пойду! Вот срамота! С голоду подыхать?.. Теперь какая гладкая стала!.. А татары вежливые, если бы замуж взял… пошла бы! – бойко сказала она, развязно хлопая по земле ладошкой. – Что ж, что чужая вера!

Ну, вот и сказка. Смотрю на нее, сытую на один день, радостную невесту… Сказать – не ходи в кошару?! Я не сказал, пошел. Я тоже ищу кошары – татарина в винограднике, продаю заплатанную рубаху. Пустая дорога – не пустая: писано по ней осколками человечьих жизней… Вон какой-то еще осколок…

Я узнаю подвал у дороги – когда-то ездили за вином. В рыжем бурьяне – заржавленная машина, пустая бочка липовая спускает обручи. Черная кошка-выдра зябко сидит на ней – греет кости. Трещат цикады. Задремывает пустыня. Не совсем пустыня: на ржавом замке красные печати. Вино – что его там осталось! – идет кому-то…

Сидит человек на краю дороги, под туями, накручивает подвертку. Мелкоглазый, в рыженькой бороденке, рваный. Прихлопывает по сухой хвое:

– Сидайте, ваша милось! везде слободно…

По скрипучему говорку и заиканью я узнаю Федора Лягуна, он живет по этой дороге, дальше, – досматривает чье-то покинутое поместье.

– Утихомирили всех господ, теперь слободно… все утрудящии теперь могут, не возбраняется… – Он нашаривает мой мешок. – Шишечкю собираете… – хорошо! Для самовара… Только вот чайкю теперь… не каждый в силах… А вот у господина Голубева пять фунтов отобрали! А какой был профессор… сто сорок десятин у такого места!.. покосы какие, виноградники… какие капиталы?!

– А что, жив профессор?

Лягун смеется. Рыжеватая бороденка смеется тоже, а крапины на изможденном и злом лице, веснухи, – пояснели.