Солнце на антресолях

– Если бы ты мог еще раз родиться, ты бы в какой стране хотел появиться на свет? – попробовала перевести разговор я.

Папа ошарашенно посмотрел на меня.

– Что ты меня провоцируешь?! Ну, точно не здесь! Не в стране уродов!

– Поэтому я и спрашиваю – где.

– Тебе правда интересно?

– Конечно.

– М-м-м… – Папа задумался. – Ну… Например, во Франции…

– Почему?

– Там… Ну как… Все французское… Вино, женщины красивые… Музыка… Устрицы… Вообще тепло…

– В Африке тоже тепло. А французы сдаются на второй день войны.

Папа отмахнулся.

– Ты глупая. Еще… ну в Италии…

– Почему?

– Там красиво… Тепло… вино…

– Женщины… – шепотом подсказала я, – с устрицами…

– Да, женщины! Да! Ты же взрослая уже! Женщины – красотки. Ходят по улицам… такие…

– Итальянцы не выиграли ни одной войны, папа!

– Ты что, издеваешься надо мной! При чем тут война? Ты, кстати, определилась, куда поступать будешь? На курсы надо идти. Мать сказала, ты сама все решаешь. Что такое «сама»?

– У мамы такое красивое имя, папа, почему ты всегда называешь ее «мать»?

Папа пожал плечами.

– Мне никогда не нравилось имя твоей матери.

– Почему же тогда я появилась на свет?

Папа остро взглянул на меня.

– Чудная ты. Откуда это в тебе? Ты слишком внешне похожа на меня, поэтому у меня никаких вопросов к твоей матери нет, но… Слушай-ка, как ты ловко сбиваешь с темы… Так куда ты идешь учиться?

– В Академию ФСБ, папа, – просто ответила я.

– Что… Что?! – аж подпрыгнул папа. – Что ты сказала? Ты что, с ума сошла? Ты с ума сошла? Куда? Служить – этим… этим… Да ты… ты…

Такой реакции я даже не ожидала.

– Имей в виду! Если ты станешь гэбисткой, у меня больше нет… – Папа замялся.

Я догадывалась, что он хотел сказать что-то плохое, что-то категоричное, но не решился. Потому что папа меня любит. Меньше, чем Ваньку и Глебушку, но любит. Когда я пойму, что это не так, я сама с ним общаться не буду.

– Пап… Ты что, до сих пор считаешь себя диссидентом? Ты в вечной оппозиции к режиму? Ну и ладно. Есть же такие люди. Они всегда против режима. Не могут подчиняться власти. У них есть ген анархии… – Я очень хотела пошутить, но папе смешно не было.

– Нет… – Папа упрямо наклонил голову. – Нет! Да, то есть, нет! Я к советскому режиму был в оппозиции. И сейчас тоже. Вот если поменяется власть, я буду нормальным, лояльным гражданином.

– На что, на кого поменяется, папа? Ты знаешь альтернативу?

– Душат! Душат свободную мысль, свободных людей! Поэтому нет альтернативы! Всегда в России так! Задушили всех смелых! В ссылку отправили! Из страны выгнали!

– И в царское время так было… – ввернула я.

– Да ну тебя! – Папа махнул рукой. – Неправильно тебя мать воспитывает. Все, уже испортила. Моя дочь служит режиму! Кстати, почему ты трубку не брала? Я тебе звонил вчера вечером.

– Выключала телефон.

Папины брови поползли наверх. Чем бы папа ни был озадачен в настоящую минуту, поревновать он никогда не откажется. Папа – ревнивый, как будто он не папа, а друг. Это и приятно, и немного странно.

– Просто я… – Я чуть помедлила. – Неудобно было разговаривать, телефон боялась потерять, темнело уже. Я мусор собирала.

– В смысле? – несколько напряженно засмеялся папа. – В смысле – мусор?

– Я работаю волонтером. Убираю берег Москвы-реки. Обычно по воскресеньям. Но тут ходила посреди недели, потому что в воскресенье обещали плохую погоду. А сегодня вечером обещали снег. Ты любишь снег, пап?

– Сколько платят? – прищурился папа, которого, как и меня, не слишком собьешь с темы. – Ты мне хочешь сказать, что тебе денег не хватает? Тебя мать плохо кормит, плохо одевает?

– Пап… – Я ткнулась носом в его щеку.

Папа чуть отодвинулся.

– Я во-лон-тер! Ты слышишь?

Папа никак не мог взять в толк, что я имею в виду, так ему не нравился вообще весь разговор. А ведь начинался замечательно – про старые времена, когда папа был молодой, пошел в поход на Тянь-Шань… Хотя… Он уже второй раз начинает этот рассказ и второй раз сам заводится с пол-оборота так, что не может не только дойти до сути, но толком ничего не рассказывает, а злится до крайности и ссорится со всеми.

– Не подлизывайся, – сказал папа. Успокоившись, что ревновать не к кому, он вернулся к той теме, которая его взрывала. – Я все понял. Понял! Ты на режим бесплатно работаешь. Ты будешь гэбисткой! Ты предала отца. Всё, пока! – Папа повернулся и пошел прочь.

Я была уверена, что он шутит. Пошла за ним.

Папа повернулся и изо всей силы махнул на меня рукой:

– Не ходи за мной! Всё!

Для верности он еще поддал прелые листья ногой, неудачно, листья вверх не полетели, зато папа сильно ударил ногу, рассердился от этого неимоверно. Поскольку к тому времени он уже был зол на весь мир, последняя капля была лишней. Папа вскрикнул: «А!» Еще раз: «А!» Погрозил мне кулаком, погрозил двумя кулаками, прокричал что-то нечленораздельное и ушел. Думаю, ему было так плохо не из-за его волюнтаристских настроений, а просто стыдно, что он так себя вел. И это замкнутый круг, особенно у мальчиков. Наорал – разозлился, что наорал. От этого наорал еще сильнее – и еще больше разозлился на того, на кого только что орал…

– Пап!.. – негромко позвала я.