Солнце сияло

Я взял газету и развернул, как указала Тина, на последней странице. Страница была отдана выпуску «Звуковой дорожки». В этой «дорожке» раз в неделю «Московский комсомолец» писал обычно о всяких музыкальных группах: кого-то хвалил, кого-то шкурил. Еще там часто встречались интервью. В выпуске «Звуковой дорожки», напечатанной в номере, что я держал в руках, интервью давал Бочаргин. По поводу выхода нового диска своей группы, по поводу своего выхода из подполья; главное же, в комментариях интервьюера давалась оценка собственно диску, и это была самая восторженная оценка. Не знаю, оплачивал Бочаргин это интервью или нет, но если даже и оплатил, автору интервью не было никакой надобности расхваливать диск в таких эпитетах.

— Юра, — спросил я без всяких вступлений, дозвонившись до Юры Садка, если я подаю в суд на Бочаргина, ты подтверждаешь в суде, что это моя музыка?

С того раза, как я позвонил ему с известием о Бочаргине, мы с ним больше не разговаривали. Не виделись, и ни я не звонил ему, ни он мне. То, что не звонил я, было неудивительно: что мне было звонить после его странной, вялой реакции на мое сообщение, но почему лег на дно, как подводная лодка, и никаких позывных, он?

— Сань, что ты такое говоришь, как ты можешь, — забормотал Юра. Ему явно стало неуютно от моего крика. — Конечно, твоя музыка, чья еще?

— Ты скажешь в суде, что это моя музыка, так?!

— Сань, ну это же само собой подразумевается, Сань! — отозвался Юра, уже с некоторым возмущением. И спросил: — Так ты что, решил подавать в суд?

— Может быть, — сказал я.

— Да-а, — протянул Юра. — Не завидую тебе…

— А что ты мне предлагаешь? — Я, не желая того, сорвался в крик. Может, мне пойти потолковать с Бочаром? Может, у него совесть проснется?

— Да нет, что с Бочаром толковать. Какой смысл, — опять впадая в бормочущую скороговорку, проговорил Юра. — Что с ним толковать…

— А почему нет? — вопросил я. — С Арнольдом тогда потолковал — три тысячи отступного!

— Хрен тебе что Бочар отколет, — сказал Юра.

Я не сомневался и сам, что Бочаргин не отколет ничего. Что тут можно было откалывать, когда речь шла о целом диске. Тут или отказываться от авторства, или нагло стоять на своем.

И когда вечером следующего дня ноги принесли меня к дому Бочаргина, я не отдавал себе ясного отчета, зачем оказался здесь. Теперь-то я знаю, что склонен к поступкам, логического объяснения которым нет и не может быть, иррациональным, другими словами. Но тогда я еще не знал за собой этого. Вероятней всего, решая для себя вопрос о суде, я недвусмысленно понимал, что суда мне не потянуть, и меня обуяло желание совершить свой собственный суд что-то вроде, прошу простить мне это сравнение, суда Линча.

Бочаргин был дома. Я позвонил не тем звонком, каким следовало звонить к нему, и вместо него мне открыла соседка — та самая, что в прошлое мое посещение Бочаргина выставила меня с кухни, когда я, любопытствуя, забрел туда. То, что я неправильно позвонил и открыла она, а не сам Бочаргин, позволило мне попасть к нему в комнату. Позвони я верным звонком и открой мне Бочаргин, сомнительно, чтобы он дал мне пройти дальше порога.

— Где ему быть, сидит водку жрет, — с выражением глубочайшей благости на лице (понимай все наоборот) сообщила соседка в ответ на мой вопрос, дома ли Бочаргин.

Я постучал в дверь бочаргинской комнаты и, не дожидаясь ответа изнутри, открыл ее. Картина, что предстала моим глазам, отразилась, должно быть, у меня на лице чудовищнейшим ошеломлением.

За тем же памятным мне журнальным столом величиной с небольшой аэродром сидели трое: сам Бочаргин в своей черной квадратной бороде, как в раме, ветеран подпольного рока человек-маска, лысоголовый Колёсник, а третьим в этой компании был Юра Садок.

Юра, увидев меня, похоже, получил удар в солнечное сплетение не меньшей силы, чем я. Он сидел, смотрел на меня, и в его позе была такая окаменелость — можно предположить, позвоночный столб ему во мгновение ока схватило известняковым корсетом. Но в тот миг я еще не подумал о том, о чем подумаю чуть позднее.

— Привет, Бочар, — сказал я, вступая в комнату.

Так же, как и в прошлый раз, Бочаргин издал вместо ответного приветствия странный хриплый звук, напоминающий звук открытого водопроводного крана, в котором нет воды.

— Во ё-моё, — произнес Колёсник, придя в движение всеми своими морщинами, напоминавшими сетку баскетбольной корзины.

Я прошел к столу, взял стоявшую посередине полную на две трети квадратную литровую бутылку «Old whisky» за горлышко и поводил перед лицом у Бочаргина:

— Вот этой банкой тебе по черепушке, было бы справедливо, да?

Это я говорил, это я бы хотел сделать, но сделать это в действительности я бы не смог. Бутылкой по голове — как можно. Тем более первым.

Бочаргин разомкнул губы и, сначала прохрипев пустым водопроводным краном, затем сделался членоразделен:

— А я думал, ты выпить хочешь. Садись, выпьем.

— Ты хотя бы треки переиграл, — сказал я. — Лень заела? Или в целях экономии?