Солнце сияло

Он был абсолютной противоположностью Лене Финько: никакой вкрадчивости, мягкости, наоборот: казалось, он весь одна сплошная, каменной твердости кость. И внешний вид у него был под стать тому впечатлению, что он производил в общении: костистое лицо, короткая стрижка, тонкие, словно костистые, губы.

Мы, все вчетвером, поговорили минут пять — где я арендую технику для съемки, на каких условиях, где и как проявляю пленку, оцифровываю, монтирую, — генеральный с финансовым переглянулись, и генеральный поднялся с кресла.

— Давай, заряжайтесь на Баранова, — сказал он арт-директору. — На ловца и зверь. Давайте, завязывайтесь с Геной, — кивая на арт-директора, пожал он мне руку. — И в темпе, с ходу — и полный вперед: заказчик бьет копытом.

Он вышел из комнаты, и финансовый директор поднялся тоже.

Мы остались с Геной, как, получается, звали арт-директора, вдвоем.

— Баранову тебе делать клип отдаем. Согласен? — вне всяких грамматических норм, так что, чтобы понять его, пришлось напрячься, проговорил Гена.

— Кто такой Баранов? — спросил я.

— Баранов есть Баранов, кто, — бросил Гена.

— Да, в принципе, почему нет, — сказал я.

Мне действительно было все равно, кому снимать клип. На Лайзу Минелли рассчитывать не приходилось.

— Значит, о'кей. Свожу тебя с ним, шьете сценарий, ну и так далее. Клип недорогой, на все производство тебе — двенадцать тысяч, твой гонорар — что сэкономишь.

Я невольно присвистнул про себя. Это были не условия — галеры. Но выбора у меня не было. Нужно было браться.

— Надо еще посмотреть, какие у него претензии, — попробовал я все же оказать сопротивление. — Может быть, у него претензий на сто тысяч.

— Двенадцать тысяч, цифра обсуждению не подлежит, — отрезал Гена.

Он был не арт-директор, а директор финансовый. Интересно, если в этом агентстве такой арт-директор, каким же должен быть ведающий финансами?

Кто такой Баранов, я вспомнил, когда дома поставил в магнитофон кассету с записью той песни, на которую нужно было снять клип. Это был певец, прославившийся года два назад хитом о суровых первопроходцах капитализма в России. Которым приходится, мчась на своих «Мерседесах», сносить с дороги зазевавшихся пешеходов, но они в этом не виноваты, потому что скорость у них высока, а цель еще далеко, и на такой бешеной скорости, кроме того, они и сами рискуют своими жизнями.

Правда, та песня, на которую требовалось снять клип, была все же терпима. Хотя, конечно, пел он так, что хотелось выть, а не подпевать ему.

Мысли о том, чтобы отказаться от клипа, когда я понял, кто это, у меня не возникло. Я уже давно не снимал музыкальных клипов. А Баранов или кто другой — какая разница. Единственно что, только я определил, кто это, он у меня тотчас стал называться Бараном. Я обдумывал сценарий, набрасывал на бумаге его схему, записывал возможные гэги, и в голове у меня, хоть ты тресни, звучало: Баран, Баран, Баран…

Через три дня состоялось наше знакомство. Он пришел не один, с ним были еще двое, которых он представил мне одного как своего директора, а второго как друга. Директор был худой парень с какими-то измученными глазами, будто его терзало что-то вроде постоянной кишечной боли; друг же являл собой тип «быка»: квадратные плечи, квадратная коротко стриженная голова, квадратная челюсть, беспрестанно, словно шатун, плюща жевательную резинку, описывающая полукруговые движения. Баран был похож на «друга». И своей квадратной массивностью, и стриженой головой, только без жевательной резинки во рту и весь порыхлее, попухлее, даже с бурдючком живота под просторной майкой, в которую был одет.

Мы встретились все в той же комнате, где руководство агентства смотрело мои клипы. Из них всех был только арт-директор, и со своей бьющей в глаза костистостью и короткой стрижкой он казался человеком Барана, тогда как худой директор с измученными глазами — случайным недоразумением в этой компании.

— Что, Саша, — сказал Баран, когда мы расселись, — с работой я твоей ознакомился, парень ты способный. Тем более, как меня известили, ты так и рвешься. Рвешься, да?

Разумеется, у меня не было сомнений, что прежде, чем нам встретиться, ему показали мои клипы. Деньги доставал из своего кармана Баран, и решать окончательно, буду я делать клип или нет, предстояло ему. Но все же покровительственность тона, с какой он приступил к нашему разговору, заставила меня всего встопорщиться.

— Я согласен, — коротко отозвался я.

— Он согласен! — вперился в меня взглядом «друг». — Да счастлив должен быть! Сам Баран тебе дает делать!

Они и между собой звали его Бараном! Оставившее меня было чувство юмора вмиг вернулось ко мне, я сумел удержаться от смеха, только напрягши всю волю.

— «Согласен» и «счастлив» — с одной буквы, — выдал я. — Как великий пролетарский поэт Маяковский говорил? «Мы говорим Ленин — подразумеваем партия. Мы говорим партия — подразумеваем Ленин». А даже не на одну букву.

Это было полным бредом, но и «другу», и самому Барану понравилось. Друг удовлетворенно пошевелил ноздрями, а Баран хлопнул себя по ляжкам: