Солнце сияло

В Стакане, когда я наконец осилил себя встать до заката солнца и выйти на улицу при дневном свете, я прямым ходом устремился в буфет. И уже не вылезал из него целую неделю. Отбывал свою смену в киоске, спал часов пять и отправлялся кантоваться в буфете. Чтобы покинуть его только тогда, когда мне уже следовало вновь лететь птицей к моему боезапасу. Я ходил в буфет, как на работу. Наверное, за эту неделю половину своей выручки он сделал на мне. Но и с кем я только не перемолотил языком за эту неделю. Плодами той недели я после кормился и кормился.

Кто из знакомых подсел ко мне за стол вместе с Борей Сорокой — это исчезло из памяти, а вот сам Боря в моей памяти — до конца дней, что мне отпущены на земле.

Разумеется, когда он в сопровождении того исчезнувшего из памяти знакомого подошел к моему столу, я и понятия не имел, как его зовут и кто он такой. Но что я сразу отметил в нем — это то, как он был одет. Роскошно он был одет. В таких двубортных костюмах, как у Бори, тогда начинали ходить многие, но почти у всех они имели довольно жалкий, дешевый вид — дешевый материал, дешевое шитье, выдающее себя пузырями и обвислостями, — материя темно-болотного Бориного костюма так и била в глаз своей тончайшей выделкой, а то, как сидел на нем пиджак, свидетельствовало о высочайшем классе фирмы, его пошившей.

Сорока — это было не прозвище. Это была его фамилия. И знакомство наше началось с шуток по поводу его фамилии. Которым, впрочем, он неожиданно положил конец, произнеся совсем не шутливо:

— Конечно, хотелось бы с полным основанием полагать себя орлом, но пока, к сожалению, дотягиваю только до сокола.

— Уже недурственно, — не осознав в полной мере серьезности его тона, сказал я. — Сокол Сорока. Отлично звучит.

— Нет. — Он покачал головой. — Орел Сорока лучше. Но пока только сокол.

— А как вы это определяете: орел, сокол? — Я наконец почувствовал, что он вовсе не шутит. — Какие у вас критерии?

— Капитал, — отозвался Боря. — Степень его крутости. Его количество. Пока тяну только на сокола. Не выше.

— И в какое же количество капитала вы оцениваете орла? — спросил я, не сумев скрыть самого живейшего своего любопытства.

Он уклонился от ответа. Развел руками, улыбнулся укоряюще — словно бы это я, а не он сам заговорил об этом — и сказал:

— Ну, тут ведь чисто индивидуальная моя оценка. Абсолютно субъективная.

Вот кому в полной мере был дан талант уходить от прямых ответов — это Боре Сороке. Он это делал виртуозно. С таким обаятельным выражением укоризны на лице — да как можно о таком спрашивать? — что собеседник терял всякую способность настаивать на ответе. Может быть, в этом таланте и был главный капитал Бори. Который он уже умело конвертировал в другой, исчисляемый в денежных единицах.

Так или иначе, но, имея от роду всего на пять лет больше, чем я, он владел на паях с компаньоном собственной компанией по оказанию рекламных услуг, снимал под офис в Стакане сто двадцать квадратных метров, и дела у их компании, судя по его костюму, шли отлично.

— Заходите! — прощаясь, протянул мне визитку Боря. — Вот наши координаты.

Меня так жгло любопытством увидеть их офис, что я с трудом дал себе выдержать люфт в пару дней. Это была одна из тех контор, о которых говорил Конёв, предлагая мне попастись без привязи. Снаружи — обычные стакановские двери с порядковыми номерами. Не знай я, что за ними частная фирма, ни в жизнь бы не догадался.

Впрочем, и внутри офис имел абсолютно обычный стакановский вид: траченые стакановские столы, траченые казенные стулья, видавшие виды стакановские стеллажи с папками на полках. И только на стакановском столе у секретарши вместо машинки оглушающе стоял компьютер — который я увидел вживе впервые в жизни, — да в комнате, куда меня в конце концов привел Боря, вдоль одной из стен широким лежбищем раскинулся коричневый кожаный диван, и ему ассистировали два той же обивки кресла. Это была пора, когда прошлая жизнь и пришедшая ей на смену новая существовали сиамскими близнецами, общий кровоток насыщал кислородом обоих, и смерть одного означала бы смерть другого.

— Наша гостевая, — сказал Боря, обводя руками комнату с диваном и креслами. — Прошу, располагайтесь, — указал он мне на кресло. — Кофеек нам сейчас сделают, да и коньячок есть. Против коньячка ничего не имеете?

— Помилуй бог, — сказал я, располагаясь в кресле с небрежностью, которая должна была означать мою привычность обитать среди такой мебели и потягивать достойные спиртные напитки.

Когда коньяк был подан, налит и пригублен, оказавшись, однако, вполне буфетно-стакановского качества, Боря, с этой своей обаятельной скользящей улыбкой, которую я отметил еще при нашем знакомстве, спросил, выщелкивая из коробки «Филип Морриса» сигарету.

— Вы в программе Терентьева, если не ошибаюсь? Я уже после, когда мы расстались, вспомнил. Славные репортажи делаете.