Солнце слепых

- «Старый пруд. Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине». Как? - с восторгом взглянула она на капитана. В этот момент она готова была поклясться, что весь огромный каменно-железобетонный мир занимал в ней места меньше, чем лягушка, прыгнувшая в пруд.

- Знакомо, - согласился тот.

- Басё!

Дрейк слышал где-то эту фамилию.

- Японец?

- Да, триста лет тому написал. А как современно!

- Это время Богдана Хмельницкого? - уточнил Дрейк, наливая по второй. - Есть улица такая. Ну, без «б», за Богдана и Басё.

- А вот еще одно: «Снова весна. Приходит новая глупость старой на смену». Правда, замечательно верно? Профессор Тануки от нее без ума!

- Прямо-таки без ума? Что касается глупости - это верно. В Японии, если судить по стихотворению, она приходит только весной, чего не скажешь о нас. У нас она круглый год.

- Как вы правы! Как правы!

- Анна Семеновна. Родился экспромт. На типично российские темы. Вот: «Тучное поле ждет хлебопашца. Трактора нет!»

Анна Семеновна расхохоталась.

- Прелестно! И неоднозначно. В нем бездна вариантов. Третья строчка, пожалуйста: «Нету бензина!»

- «Дороги размыло!» - поддержал Дрейк.

- Хорошо! «Хрен дождется!»

- Ага. «Хлебопашец запил!»

Они целый час изгалялись над третьей строкой одного из первых российско-японских трехстиший, пока не перебрали сотни две вариантов.

Дрейк резко повернулся и почувствовал боль в пояснице.

- Что с вами? - обеспокоено спросила Анна Семеновна.

- Да побаливает немного. Радикулит или как там его...

- К врачу не обращались?

- Что к ним обращаться? В руках скальпель, на языке латынь.

- Да-да-да, я тоже не обращаюсь. Я «от спины» ложусь на стол и задираю ноги. Боль сама сползает. Кстати, где вы пропадали столько времени?

- Пропадал я весьма некстати, Анна Семеновна.

- Зовите меня Анна! При чем тут Семеновна? Если уж на то пошло, мой отец вообще был Зигфрид. А может, и Никифор. Да и вообще, когда вы обращаетесь ко мне, при чем тут мой отец? Я вас тоже буду звать Федором.

- Можно и Фрэнком, - разрешил Дрейк. - Пропадал я потому, что жена моя, царствие ей небесное, преставилась этой зимой. Через три месяца после того, как погибли наш сын со снохой. Весь год прошел «некстати».

- О, простите меня, кэп, - только и смогла вымолвить Анна Семеновна.

Помолчав, она долго разглядывала пространство, что было в коридоре выше головы, вздохнула:

- У моих знакомых, профессора Сазонтьева, вот так и так идут замечательные антресоли...

- Чем же они замечательны? - поинтересовался Дрейк. - Инкрустацией?

- На них покоится хлам династии Сазонтьевых за много-много лет.

- Зачем хранить хлам?

- Как же, архив, фотографии, те же обои... - Анна Семеновна смолкла.

- И что? - не выдержал паузы капитан.

- Я вот подумала: а не заказать ли и мне такие же?

- Вам? Зачем? У вас и так прекрасно все хранится, - Дрейк обвел взглядом комнату. - Все под рукой. А на антресоли лезть надо. Убьетесь еще.

- Хочется, - призналась Анна Семеновна, - давно хочется. Мечта детства. Для полного счастья всегда не хватает капельки.

- Хорошо. Нужны три доски и уголок. Еще дрель, ножовка, молоток, отвертка - нарисую, как в сказке. Гвозди да шурупы. Можно фанеру, если желаете с дверкой.

- Кэп, я ваша невольница! Делайте со мной, что хотите!

- Ну зачем же? - ухмыльнулся Дрейк. - Свобода - главное завоевание женщин в нашей стране.

- Увы, - вынуждена была согласиться Анна Семеновна, - и единственное.

Они еще много говорили о здоровье, семье, молодости, словом о том, чего больше не было, и оттого обоим было немного грустно, но и хорошо. Они будто в четыре руки ткали одно полотно под названием «Вечер».

- Ну мне пора, - Дрейк посмотрел на часы.

- Я вас провожу, мне надо купить папирос.

- Возьмите мои.

- Благодарю. Я хочу проводить вас, Федор. Какое небо сегодня!

- Выше семи небес счастья.

Глава 34

На острове Валькирий

Потом лето ушло, а вместе с ним пропала куда-то и Анна Семеновна. Будто эмигрировала в Новую Каледонию. Как потом выяснилось, Анна Семеновна, разочаровавшись в издании литературно-публицистического журнала, ушла в полугодовой «творческий» отпуск. Натащила из институтской библиотеки гору книг и журналов, закупила сахар, соль, рыбные консервы, лук, томатную пасту, картошку, макароны, и три месяца, не выходя из дома, по восемнадцать часов в сутки писала книгу о влиянии студенческого театра на уровень высшей нервной деятельности студентов и профессорско-преподавательского состава, а также высшего образования в целом. «В последнее время я крепко подружилась с вечерним светом, - говорила она по телефону. - В Японии это означает, корпеть допоздна». Ею были привлечены новейшие данные педагогики, психологии, медицины, множества социологических опросов, а также криминалистики и театрального искусства. Монография, по ее оценкам, «тянула» на шестьдесят печатных листов. Бумагой был завален весь угол комнаты, которую до двенадцати часов ночи она называла «кабинетом», а после двенадцати - «будуаром». А в целом, следуя японской традиции, помещение называлось «Ветка сакуры», что и подтверждала веточка облепихи в бутылке из-под кефира.