Солнце слепых

— В этом числе, конечно, есть своя прелесть, в нем столько еще молодости… Его я похоронила семь лет назад, — видимо, на лице Федора был вопрос, и она ответила. — Детей, Федя, нет. Внучка? — обратилась она к молчавшей Маше. — Ну да. Да-да, Маша?

— Да, Маша. А вы Екатерина Александровна?

Душа — геометрическое место точек, равноудаленных от органов чувств. И если любой из этих органов в любой своей точке вдруг почувствует боль, боль эта тут же отдается в душе.

Катя вопросительно взглянула на Федора. Тот кивнул ей головой: мол, рассказал, что ж тут такого? Он невольно обратил внимание, как часто Катя произносит его имя.

— Я вас себе именно такой и представляла, — сказала Маша.

— Старой?

— Нет, такой. Я помню, конечно, вас по тому вечеру.

— Да, помню, шумно было… Весь вечер орали и били в сковородку. В театре всегда есть такие.

— Где живешь, Катя?

— На Вознесенском, Феденька. Дом старый. Скоро сто пятьдесят лет. Я себя в нем чувствую вполне молодой. Окна в дворик. Три дерева, кошки, голоса до утра. Что примечательно, Федя, совершенно не слышно шума проспекта. Магазин в соседнем доме. Две комнаты. А вы, Маша, работаете? Учитесь? Какая она у тебя, Федя, славная!

— Работаю. В фирме одной. В Пушкине.

— Каждый день ездите?!

— У меня машина.

— Вы совсем не похожи на секретаршу.

— А я и не секретарша. Я исполнительный директор.

— Да? — удивилась Катя. — А сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— Как бежит время! Как оно бежит, боже мой!

— Как? — спросил Федор.

Катя ничего не ответила.

— Поехали в парк Победы, — предложила Маша. — Покатаемся на лодке. Я буду грести. Я люблю грести.

— Лучше бродить парком, нежели душою, — сказала Катя.

В парке они взяли напрокат лодку. Катя уселась на корме. Федор на носу. А Маша с веслами, между ними. Невольно все замолчали, поддавшись очарованию уходящего дня. Федор вспомнил вдруг тот золотой день, когда они всей семьей скользили в лодке куда-то вдаль, туда, где, казалось, нет никакой пристани. Ее там и не оказалось…

Дрейк обратил внимание, что на стволе старого дерева растут побеги. И кажется, что это не побеги растут, а старое дерево убегает от самого себя, от своей старости. «Вот ведь оно нашло выход», — подумал он.

— Жить бы вон в том доме, — нарушила молчание Маша. — Можно было бы завести собаку и выводить ее на прогулку в этот парк…

— Вы любите собак? — оживилась Катя. — А я не могу с ними.

— А чего с ними мочь? — грубовато спросил Федор.

— Не получается у меня с ними. Они требуют много времени, усиленного к себе внимания.

— Они ничего не требуют, — сказал Федор. — Их просто надо любить.

— Просто любить — это, наверное, самое сложное, — задумчиво сказала Катя. — А знаете что, пойдем ко мне домой! Чайком побалуемся. У меня прекрасное варенье из айвы и сухарики с орехами и изюмом. Хрустят! Мой рецепт. У вас никаких планов? — обратилась она к Маше.

Федор подумал, что возвышенное чувство может, как спящая царевна, пролежать полвека и ничуть не состариться, так как оно никому не было нужно. И, без всякой связи с этим, он вдруг понял, чего не хватало ему много лет: ему не хватало человека, с которым можно было бы уютно молчать. Как молчал он с Машей в летнем кафе. Как они молчали все четверть часа на лодке. Эти пятнадцать минут сделали меня мудрее на пятнадцать веков, подумал Дрейк. Но они не искоренили до конца мою глупость.

— Катя, ты…

— Вспоминала, Федя.

— Долго жила с ним?

— «Долго» не получилось ни с кем. Дело, наверное, в том, что у меня, как у всякой женщины, обостренное чувство пространства, а у мужчин, с которыми меня сводила судьба, наоборот, было обостренное чувство времени. Эти два чувства невозможно было состыковать.

— Почему? — спросил Федор.

— Да взять элементарный порядок в доме. Ты знаешь: я, хоть и взбалмошная, но люблю, чтобы все было по полочкам, на своем месте, стопочками, в рядок. Только я организую свое пространство, а он придет и вмиг разрушит его, раскидает, разбросает. А начнешь убирать, претензии вместо благодарности — почему и куда убрала?

— Ну а время?

— Время? Я никогда не могла понять, чего вы, мужчины, ждете от будущего? Ведь вот оно, пришло, ваше будущее, а что в нем? Гипертония? И под этим высоким давлением жить всю жизнь?

— Поэтому то время, которое организуют мужчины, вы так легко и разрушаете.

Зачем было состыковывать время и пространство, думал Дрейк. Зачем свою разодранную жизнь латать этими суровыми, но гнилыми нитками? Зачем этим заниматься на старости лет?

В старости человеку его собственный мир может видеться земным шаром или храмом, который покоится, естественно, на незыблемых основаниях: китах или колоннах. Но сколько же людей до глубокой старости пребывают в воздушных замках, возведенных на сваях вечных иллюзий!

Маша разговаривала с кем-то по телефону, а они сидели в креслах напротив друг друга, и им было немного неловко, впрочем, непонятно почему.

— А ее родители где? Сын?

— Она сирота.

— Прости. Может, выпьем? У меня есть. Правда, сухое. Как?