Солнце всегда взойдет

Утихомирились, сели за стол: девочки приготовили обед. Он состоял из комков глины – котлеты и пельмени, палок – колбаса и селедка, листьев и травы – что-то из овощей, камней – фрукты и орехи, кирпичей – хлеб. "Яства" девочки легко находили под ногами.

Ольга, ухаживая за мной, подкладывала мне самые большие лакомые куски и требовала, чтобы я все съел. Я притворялся очень довольным пищей, аппетитно причмокивал, держа деревяшку или кирпич около губ. Нас, мальчишек, игра смешила. Мы кривлялись и паясничали, как бы насмехаясь и над девочками, и друг над другом. Девочки, напротив, воспринимали игру как нечто серьезное и важное и становились весьма требовательными и взыскательными, словно бы не играли, а жили взрослой настоящей жизнью.

Лена открыла свой магазин, вовсю нахваливала товары. На прилавок выложила помятые кастрюли и чайники, дырявый ржавый таз, пустые консервные банки, тряпки и многое другое, извлеченное из кладовок и найденное в канаве. Мы принялись торговаться – бойко и шумно. Ольга остановила свой выбор на порванной собачьей шкуре и, похоже, только потому, что она была самым дорогим товаром в магазине Лены, – стоила аж триста стеклышек. Ольге, как я понял, захотелось пощеголять перед девочками, показать им, что может купить дорогостоящую вещь. Настя тоже намеревалась купить шкуру, и стала вместе с Арапом собирать стекла.

– Ольга, давай лучше купим чайник и кастрюлю, – робко предложил я. – Дешевле. Зачем тебе шкура? Она гнилая.

– Какой же ты! Тоска с тобой, – покосившись на проворно собиравших стекла Арапа и Настю, шепнула Ольга. – Хочу шкуру. Она мне нравится.

– Что же в ней может нравиться?

– Хочу шкуру! Вот такушки!

Мне пришлось смириться. Ожесточенно разбивал бутылки, банки, ползал по земле. Настю и Арапа мы опередили. Шкуру после игры Ольга выбросила, а у меня еще долго болели порезанные пальцы и натертые об землю колени.

Лена привела из дома Сашка и объявила, что он будет ее сыном. Она насильно уложила его на голую железную кровать и приказала спать. Олега собирался на охоту и захотел взять "сына" в помощники. Но Лена повелительно заявила, что ребенку нужно поспать. Оба были упрямы и не захотели друг другу уступить. Олега вырвал из ее рук Сашка и потянул за собой. Лена с трудом отняла его.

– Хочу на охотю! Пусти, Ленка-пенка! Ма-а-ма! – вырывался из рук сестры и сердито топал ногой брат.

Напугавшись пронзительного крика своего "сына", Лена, наконец, выпустила его. Сашок, задыхаясь от плача, убежал к маме, выбежавшей на его крик из дома.

– Ты во всем виноват, – сказала Лена Олеге, понимая, что ее должны отругать за брата. – Я маме все расскажу.

– Сказанула – я виноват! Не я, а ты. Вот тетя Аня тебе всы-ы-плет!

Они препирались и скандалили, сваливая вину друг на друга.

Мальчишки пошли на охоту. В конце нашей улицы находилось небольшое заросшее камышом и затянутое темно-зеленой тиной болотце, – к нему я и направился охотиться. Я был в полном боевом снаряжении – под индейца: на плече висел лук из тополя, за поясом торчало пять стрел, на бедре болтался деревянный пистолет с длинным дулом, за ухом белело большое петушиное перо, а на спине висел мешок. Ольга собрала мне в дорогу хлеба – два кирпичных обломка и пять котлет – из глины. Какой-то парень, увидев меня, спрятался за столб и оттуда тряс челюстью и коленками, показывая, как сильно меня боится. По улице я шествовал величаво, с задранной головой. Наверное, в те минуты я был самый гордый и тщеславный человек в Елани.

– Ага, вот и подходящие мишени!

Я нагнулся и побежал к невысокому щелястому забору, по ту сторону которого вспахивали грязными рылами картофельное поле два поросенка. Я присел на колено перед дырой, вставил в лук стрелу с присоской, натянул тетиву, но внезапно кто-то крепко схватил меня за ухо и приподнял.

– Ты чиво, фулиган, вытворяешь? Ишь, придумал, пакостник!

Я со страхом и мольбой заглянул в маленькие, как горошины, прищуренные глазки дяди Васи, хозяина поросят. Но тот сильнее, со злорадным удовольствием закрутил мое ухо.

– Д… дедушка, стрела ведь не боевая. Я больше не бу-у-уду. – От боли я стал подпрыгивать, словно меня поместили на раскаленные угли. – Я не по-правдашнему…

– Не по-правдашнему! А ежели угодил бы в глаз? Пойдем к твоему батьке: пущай он тебе пропишет по первое число.

Я рванулся и припустил от деда что было сил. Мое ухо горело. Спрятался в кустах. Увидел Арапа – он с перьями на голове, составлявшими корону, с двумя деревянными копьями в руках осторожно полз к бычку, который, помахивая хвостом, мирно пил воду из болота. Разрисованное сажей и мелом негритянское лицо Арапа было трудно узнать. От восторга я чуть было не закричал.

– Арап! – шепотом позвал я его, – давай вместе охотиться?

– Ползи, Серый Коготь, ко мне, но – тихо. Вон бизон, – шептал он в самое мое ухо, указывая взглядом на бычка. – Мы – индейцы племени ги-ги-ги. Его зажарим на костре. За мной, Серый Коготь! – Резко вскочил, с улюлюканьем кинулся к бычку. Я побежал за ним, издавая восторженный воинственный клич.