Солнце

Он подошел и сел к ней на колени. Обнаженная, она держала его пухлое, обнаженное тельце и гладила светлые выгоревшие волосы. Она ничего не говорила, чувствуя, что все позади. Странная, умиротворяющая сила солнца, словно чудо, наполняла ее, наполняла все это место, и змея так же принадлежала к этому миру, как она и ребенок.

На другой день на одной из террас, где росли оливы, она увидела ползущую по сухой каменной ограде черную змею.

— Маринина, — сказала она, — я видела черную змею. Они опасны?

— А, черные, — нет! А вот желтые — да! Если укусит желтая змея — умрешь. Но когда они мне попадаются, я их боюсь, я их боюсь, даже черных.

Джульетта все равно ходила с ребенком к кипарису. Прежде чем сесть, она неизменно осматривала все вокруг, обследуя места, куда бы он мог пойти. Потом ложилась, открываясь солнцу, устремив вверх загорелые, похожие на груши груди. Она не предавалась размышлениям о завтрашнем дне. Ни о чем за пределами сада не желала думать и писем писать не могла, поручая это обычно сделать няне.

4

Наступил март, солнце набирало все больше и больше силы. В жаркие часы она лежала в тени под деревьями или даже спускалась вниз, погружаясь в прохладную глубину лимонной рощи. Вдалеке, словно поглощенный жизнью молодой зверек, бегал ребенок.

Однажды, искупавшись в одном из больших водоемов, она сидела на солнце на крутом склоне лощины. Внизу, под лимонными деревьями, продираясь сквозь заросли желтых цветов тенелюбивой кислицы, ребенок собирал опавшие лимоны; на его загорелое тельце падали пестрые тени — он был весь пятнистый.

Неожиданно высоко над кручей, на фоне залитого солнцем бледно-голубого неба показалась Маринина, повязанная черным платком, и тихо позвала:

— Signora! Signora Giulietta![4]

Джульетта обернулась, встала; Маринина на миг смолкла при виде живо поднявшейся обнаженной женщины с похожими на облачко выгоревшими светлыми волосами. Затем проворная старуха спустилась по круто сбегавшей вниз тропинке.

Совершенно прямая, она стояла в нескольких шагах от женщины цвета солнца и внимательно разглядывала ее.

— До чего ж вы хороши, ах, до чего! — произнесла она невозмутимо, почти цинично. — Приехал ваш муж.

— Мой муж! — воскликнула Джульетта.

Старуха рассмеялась резким мудрым смешком, насмешливым смехом былых времен.

— Разве у вас его нет, мужа-то? — поддразнила она.

— Но где же он? — воскликнула Джульетта.

Старуха поглядела через плечо.

— Шел следом, — сказала она. — Он бы один не нашел дороги.

И она вновь рассмеялась тем же резким смешком.

Тропинки сплошь заросли высокой травой, цветами и nepitella[5] и теперь напоминали звериные тропы в дикой, нетронутой глуши. Странная она, эта живая дикость древних очагов цивилизации, дикость, которая не навевает тоски.

Джульетта задумчиво посмотрела на служанку.

— Что ж, очень хорошо! — сказала она наконец. — Пусть идет.

— Пусть идет сюда? Сейчас? — спросила Маринина, устремив взгляд смеющихся дымчато-серых глаз в глаза Джульетты. Потом легонько передернула плечами. — Хорошо, как угодно. Для него это в самый раз!

Она открыла рот в беззвучном и радостном смехе. Потом показала на ребенка, который собирал внизу лимоны, прижимая их к груди.

— Поглядите, до чего хорош ребенок! Уж это наверняка порадует беднягу. Так я приведу его.

— Приведи, — сказала Джульетта.

Старуха вновь быстро вскарабкалась по тропинке. С серым лицом, в серой фетровой шляпе и темно-сером костюме, Морис в растерянности стоял посреди виноградника, уступами уходившего вниз. В ослепительном сиянии солнца, под сенью эллинского мира вид у него был донельзя жалкий и нелепый — словно чернильное пятно на бледном, раскаленном от солнца склоне.

— Идите сюда! — позвала его Маринина. — Она здесь, внизу.

И она быстро повела его, ступая проворно и размашисто, прокладывая путь в траве. На краю обрыва она вдруг остановилась. Далеко внизу темнели макушки лимонных деревьев.

— Ступайте, ступайте вниз, — сказала она; он поблагодарил ее, бросив на нее снизу быстрый взгляд.

Сорокалетний мужчина с серым лицом, гладко выбритый, очень спокойный и по-настоящему застенчивый, он вел свое дело, не ошеломляя успехами, но компетентно. И никому не доверял. Старуха родом из Великой Греции раскусила его с первого взгляда: он добрый, сказала она себе, только он не мужчина, бедняга.

— Синьора там, внизу! — сказала Маринина с таким жестом, точно она одна из парок.

С безжизненным взглядом повторив «Спасибо! Спасибо!», он осторожно ступил на тропинку. Маринина с радостью злоумышленника вздернула подбородок. Затем размашистым шагом удалилась к дому.

Продираясь по спутанным травам Средиземноморья, Морис шагал с осторожностью, так что не заметил жены, покуда не прошел небольшой поворот совсем рядом с ней. Обнаженная, она стояла во весь рост у выступа скалы, излучая солнце и теплоту жизни. Казалось, ее чуткая грудь вздымалась, прислушиваясь к чему-то; коричневые бедра, казалось, налились быстротой. Когда он появился, будто чернильное пятно на промокашке, она скользнула по нему быстрым и нервным взглядом.

Бедняга Морис заколебался и отвел взгляд в сторону. Отвернулся.