Соломея и Кудеяр

– На псарню изменников! – распорядился Иван Федорович, опустил мальчика, посадив на полусогнутую руку. Государь немедленно запустил цепкие пальчики в его густую бороду.

Кудеяр, держащий под уздцы туркестанца и свою кобылу, прищурился, поманил пальцем холопа:

– Ну-ка, подержи, – и пошел по ступеням вверх.

Поведение дядьки, воспитателя князя и верного его телохранителя, никого не насторожило. Видеть Кудеяра рядом с воеводой было делом привычным – как нитку с иголкой.

– Праздник у нас сегодня! – объявила Елена Васильевна. – Конец изменам, конец смутам! Вам же, бояре, поклон низкий. В палаты трапезные всех вас прошу! Жажду утолить после пути долгого и силы свои подкрепить.

– Долгие лета! Долгие лета государю!!! – отозвались воины.

Воевода и Великая княгиня вошли во дворец. Кудеяр скользнул следом.

Скрывшись от посторонних глаз, Иван Федорович и Елена Васильевна сомкнули губы в долгом, страстном, горячем поцелуе.

Кудеяр замер… А потом попятился назад, на крыльцо – и со всех ног помчался вниз по ступеням.

– Что же вы творите, касатики?! – прервала поцелуй влюбленных княжна Шуйская. – Не совестно вам?!

– А кто нас теперь остановит, Анастасия Петровна?! – Счастливая Великая княгиня даже не разгневалась на грубость кравчей. – Все, милая моя. Прятаться больше ни к чему!

– Столько лет я заботилась о вас, за лепоту, за любовь вашу радовалась, – мотнула головой Анастасия Шуйская. – А вы, едва вместе оказались, первым делом брата моего в кандалы заковали!

– Ах, вот ты о чем, княжна, – засмеялась правительница. – Не сердись, погорячились в суете. Сегодня же главой Думы боярской князя Немого сделаю, коли тебе так хочется! Слова одного только твоего хватит. Ты за верность брата своего двоюродного ручаешься?

– Ручаюсь!

– Тогда решено! – Елена Васильевна крепко прижалась к плечу воеводы, и через миг они снова страстно целовались.

Анастасия Петровна укоризненно покачала головой и забрала у влюбленных ребенка.

* * *

Личной власти у Великой княгини было не так уж много – по большей части, коли повелеть али утвердить что-то требовалось, ей к мужу приходилось с просьбой таковой обращаться. И уж тем более не было у нее никаких личных воинов, катов, застенков. Однако имелся в Кремле уголок, где власть Елены Васильевны была безграничной и неоспоримой.

Псарня!

Развлечение, заведенное Василием Ивановичем токмо ради жены и прежде не нужное, находилось под полным покровительством государыни, здешними делами не интересовался более никто. Только Елена Васильевна решала, каких собак и сколько надобно держать, как кормить, что пристраивать или переделывать в этом не самом маленьком хозяйстве, кого нанимать для ухода за гончими, сколько платить…

Немудрено, что почти все здешние слуги оказались литовцами, многие из которых бежали от Сигизмунда вместе с девочкой Леной, никому не известной бездомной сиротой. Некоторые из них когда-то делились с ней куском хлеба, краем подстилки и плаща темными холодными ночами, защищали от посягательств похотливых чужаков. Теперь же она возвращала свой долг, став изгнанникам надеждой и опорой, – литовцы же не признавали иных приказов, кроме как от юной княгини, и ради нее готовы были пойти хоть на смерть, хоть на любое преступление.

Однако в последнее время умная девочка предпочитала творить свои дела тихо и незаметно. Зачем объяснять народу русскому, отчего знатные князья на плаху посланы? Измену доказывать, суд учинять, казнь прилюдную устраивать. Куда проще, если лишние головы просто исчезнут…

В каменную подклеть, что поддерживала сруб амбара, Елена Васильевна вошла в сопровождении двух просто одетых псарей – рослого чернобородого Гедвика с бледными, почти бесцветными глазами и пожилого, кривоглазого и прихрамывающего Ахмата, отчего-то лишенного волос на голове. Вот не росли у него, и все! Оба в рубахах, шароварах и беличьих душегрейках.

– Ты чего творишь, дура малолетняя?! – увидев племянницу, попытался подняться на ноги князь Глинский. – Забыла, из какого дерьма мы тебя вытащили?! Хочешь, чтобы тебя поганой метлой из дворца погнали, в лесу на осине сдохнуть?! Я ведь расскажу, все расскажу! Отпусти нас немедленно, пока я не прогневался!

– Ах, дядюшка, ты никогда меня не понимал, не любил, доброты к сироте не проявлял. Торговал, как щенком породистым, – тяжко вздохнула молодая правительница. – Бунтовать обожаешь, дважды крамолы затевал, да еще и язык как помело.

Она многозначительно посмотрела на Гедвика. Тот развязал поясную веревку, накинул Михаилу Львовичу на шею, потянул концы. Князь Глинский задергал ногами, выгнулся, выпучил глаза – и наконец обмяк.

Литовский псарь немного выждал, после чего отпустил жертву и опоясался.

Елена Васильевна прошла чуть дальше, осматривая своих опекунов, остановилась возле князя Шуйского. Улыбнулась:

– Василий Васильевич?

Князь Немой, двигая плечами и упираясь ногами, кое-как выпрямился, спокойно посмотрел женщине в глаза.