Солоневич

Но беглецам в очередной раз повезло. Эта «орда» оказалась одним из эскадронов генерала Краснова, и Солоневич отправился в казачий штаб, чтобы просить помощи и раздобыть там ещё одну сивку, на подмогу Соньке. За такую лошадку в дни эвакуации платили огромные деньги: она могла выдержать сильнейший мороз, любое питание и исправно тащить огромный груз. Иван разыскал командира части, представился и даже показал ему удостоверяющий «документ» — подлинное письмо генерала Краснова. Командир, в общем-то, согласился помочь, но только в том случае, если у Солоневича есть золото, чтобы заплатить за услугу. Иван сказал, не подумав толком, что золото есть, и сразу же пожалел. Ожидать от этой «орды» можно было всего.

После встречи с казаками Солоневич предпочёл, по его признанию, застрять в деревне на несколько «лишних» часов, «чтобы только не попадаться на глаза ни орде, ни её командиру». Иван был смелым человеком, но хорошо знал, с какими именно соотечественниками столкнула его судьба: это был казачий карательный отряд. По словам Солоневича, немцы называли подобные орды «Schreckensregiment» и почти до самого конца войны предпочитали их власовским формированиям, в которых «было очень патриотическое и вовсе не пронемецкое настроение». По поводу казаков писатель как бы мимоходом обронил: «Сейчас не следует талдычить о том, что эти отряды делали, но не следует также и думать, что этого не знает никто. Не следует также думать, что даже и в иных условиях такие орды будут действовать иначе».

В колонне беженцев были всякие люди. В условиях всеобщей нужды процветало воровство. Так, из-под самого носа Ивана («был слишком погружён в свои мысли») украли керосиновую лампу, которая в бесконечной череде случайных пристанищ и бивуаков освещала своим неровным, но надёжным светом беженский быт Солоневичей. Особенно нужен был этот свет Инге, которая готовила еду, чинила прохудившиеся вещи, врачевала мозоли и ушибы членов «команды». «Я была готова задушить этого вора своими собственными пальцами, лишёнными ногтей, — писала Инга, — четвертовать и посадить его на кол, а потом позвать волков и стервятников, чтобы они завершили дело. Но единственное, что я могла сделать, так это высказать бедному Ва, что я думаю по поводу его провала в качестве сторожа, хотя он и без того чувствовал себя достаточно плохо».

Уже в первые дни пути Сонька стала сдавать. Стоило больших усилий заставить её тащить перегруженную телегу. После нескольких неудачных попыток Юре удалось добыть за килограммовый пакет кофе ещё одну конягу по кличке Кофф: она была «в возрасте» и с дурным характером — так и норовила куснуть своими крупными жёлтыми зубами любого, кто оказывался поблизости. Несмотря на эти недостатки, Кофф обладала примечательным «тягловым потенциалом» и выносливостью. Инга, с её врождённым знанием душ «братьев наших меньших», сумела найти общий язык с лошадкой, и вскоре Кофф, запряжённая в дрожки (ещё одна «добыча» Юрия), энергично бежала следом за Сонькой.

Постепенно, сопротивляясь этому изо всех сил, разболелся Иван. Переживания последних дней сказались на желудке, боли были невыносимыми. Каждый шаг давался ему с трудом, лёд нарастал на подошвы ботинок, и удержаться в вертикальном положении на скользкой дороге было неимоверно сложно. Ивана спасало самолюбие. Ему, привыкшему считать себя сильным, выносливым, по-мужицки семижильным, казалось недостойным проявлять слабость. И всё-таки, если бы не спасительные дрожки, на которые Иван время от времени забирался, кто знает, как бы завершилось для него это зимнее путешествие по дорогам Германии.

Очередную остановку Солоневичи сделали в городке Альтдамм-на-Одере. Мост через реку усиленно охранялся — опасались диверсантов, и потому в тёмное время суток через него пропускали только военных. На отдых темпельбургские беженцы пристроились в одной из гостиниц неподалеку от Одера, чтобы не прозевать часа, когда можно будет перебраться на тот берег, в Штеттин. Ночью Ивану стало совсем плохо: он сполз с деревянного топчана на пол, застонал и на мгновение потерял сознание. Положение было отчаянным, все понимали это, и особенно Иван. Он даже прошептал что-то вроде: «Оставьте мне пистолет и уходите!»

Юрий бросился на поиски доктора. Тот готовился к эвакуации, паковал вещи и категорически отказался идти к больному. Он, однако, уделил несколько минут Юре, расспросил о симптомах болезни и сказал без лишних церемоний, что на 99 процентов уверен в том, что у Ивана прободение язвы и что «в данных условиях» это означает летальный исход. По его словам, Ивану осталось шесть-семь часов жизни. Чтобы смягчить страдания умирающего, добрый доктор не пожалел дефицитного морфия из своих запасов. Всю ночь Юрий и Инга провели у ложа Ивана. Он недвижно лежал, закутанный в ставшие грязными за время пути одеяла, и только по еле слышному дыханию можно было догадаться, что он ещё жив.