Солоневич

Юрий долго уговаривал отца, и тот, наконец, согласился позировать. Но предупредил, что не сможет сидеть абсолютно неподвижной статуей. Чтобы не терять времени, он будет писать одну из глав «Диктатуры импотентов». На этом и договорились. По мнению Юрия, портрет этот стал визуальным отражением ненависти, которую испытывал Иван Лукьянович к понятию и содержанию термина «социализм». Юрий вспоминал позднее, что после смерти отца представительница «Нашей страны» в Нью-Йорке М. С. Кингстон просила этот портрет, чтобы повесить на сцене в день проведения памятного вечера.

«Я хотел было ей его послать, но не рискнул, — признался Юрий. — Вся его ненависть, всё его дикое отвращение к социализму — в этом портрете. Для него социализм был не так, как для нас — врагом, но отвлечённым каким-то, недоступным простому удару в зубы. Для него — он был совершенно вещественным, лично знакомым спрутом, обвившим полмира, которому он, батька, благодаря данному ему Богом таланту обязан обрубить щупальцы. Сознание этих талантов и сознание отсутствия их у других возлагало на него долг забыть про всё остальное, культивировать эти таланты, это отвращение и ненависть и бороться, бороться, бороться… Зло, причинённое миру и нашей Родине социализмом, он видел, как мы видим зло, причинённое укусом змеи: физически… И то, что люди его не видят так, как он, то, что они вообще занимаются чем-то другим, второстепенным, из года в год лило желчь на его, в сущности мягкую, человечную душу, обозлило её, заострило её до одного только острия: политики»[200]

.

Описание этого же портрета Солоневича, «с неслыханной художественной мощью исполненного его сыном», дал Николай Казанцев: «Наружность писателя, преображённая, вдохновенная; он имеет вид пророка. Кисть Юры сумела передать необыкновенную силу человека, который своей манерой писания, искренностью, экспрессией был способен как электрическим током сотрясать своих читателей. Его взгляд пронзителен; его глаза горят огнём, вероятно, того же блеска, который некогда горел в глазах Достоевского»[201].

В 1949 году Иван Солоневич завершил книгу «Диктатура импотентов», посвящённую теории и практике «научного социализма», который он называл «наукой о несуществующем в природе явлении». Книга, по замыслу писателя, должна была стать осиновым колом для различных модификаций «кровожадной», по его мнению, системы, «высшим достижением которой стали НКВД и гестапо».

Пользуясь редкими часами, которые оставались ему после дневной страды по подготовке очередного номера газеты, Солоневич продолжал работу над текстом «Белой Империи», в котором последовательно, взвешенно, исторически документировано и образно излагал свой взгляд на идеальное государственное устройство будущей России. Этим трудом Иван хотел «вооружить» эмиграцию, которая, как он надеялся, рано или поздно вернётся на родину. Он писал в «Нашей стране»:

«С 1917 года и по сей день мы (эмигранты. — К. С.), кроме поражений, не переживаем ничего. Если бы в мелькании наших беженских судеб у нас было бы время взять в руки самый элементарный курс русской истории и была бы возможность о нём подумать, то мы увидели бы, что без Монархии у нас никогда ничего не получалось — кроме поражений. Если бы мы вдумались в историю нашей антисоветской борьбы, то и тут мы увидели бы решительно всё то, что сейчас видим своими глазами: десятки вождей, из которых каждый норовит „спасти Россию“ и на этом славном пути норовит подставить подножку каждому соседнему кандидату в спасители. С того момента, когда в феврале 1917 года монархию и династию продал и предал весь или почти весь правящий слой страны, — до сегодняшнего дня, когда этот правящий слой служит панихиды, но не хочет служить Монархии, — мы вот и кувыркаемся от Волги до Ла-Платы. Ни в 1917-м, ни в 1949 году мы не догадались сделать самого простого: стать стеной у Трона. В 1949 году это гораздо труднее, чем это было в 1917-м».

В этот южноамериканский период жизни Солоневич обозначил пределы своих политических притязаний: «Я никак не лезу в вожди. По двум причинам: я — монархист и признаю одного только „вождя“ — Державного. Я не организатор. Требовать с меня организации было бы так же безнадёжно, как пытаться доить божью коровку… Но то, что я могу — имею право

сказать Русскому Зарубежью — в Русском Зарубежье не может сказать никто иной».

Глава двадцать восьмая

«ЗАГОВОР» В БУЭНОС-АЙРЕСЕ

К середине 1950 года только в Буэнос-Айресе было не менее пяти тысяч русских эмигрантов, и это радовало Солоневича: ведь все они — потенциальные читатели «Нашей страны»! Однако вновь прибывшие эмигранты почти целиком воспроизводили ту жизнь, которая велась ими прежде в Европе: с многочисленными организациями, обществами, землячествами, бесчисленными политическими направлениями, взаимной враждой и соперничеством, склоками и сплетнями. В Буэнос-Айресе в русской эмиграции издавалось семь малотиражных газет и действовали полтора десятка общественно-политических организаций!