Читаем Солоневич полностью

В «Двух силах» писатель показал, как в недрах коммунистической системы возникли и множатся потенциальные изменники, оппортунисты, могильщики советской идеологии и партийных традиций. Они двуличны, бесчестны и терпеливо ожидают подходящего момента, чтобы переметнуться на другую сторону и нанести смертельный удар в спину бывшим соратникам. Прогноз писателя о перерождении правящей элиты Советского Союза оказался верным. Многие «ленинцы и марксисты эпохи развитого социализма» служили коммунизму из соображений выгоды, и когда партийные верхи дали сигнал: бери, хватай, грабь! — вся внешне непоколебимая оболочка советского режима рассыпалась в прах…

Отголоски личных наблюдений писателя ощущаются на тех страницах романа, где описываются персонажи НКВД. Самый зловещий персонаж романа — Берман, которого в партийных кругах называли «советским Фуше». Это — гений злодейства, который не признавал «умственного превосходства даже за Вождём Мироздания», то есть Сталиным. Берман ведёт рискованную игру и готов к любому исходу. Не напрасно он носит на среднем пальце левой руки кольцо с порошком цианистого калия. Имя Бермана Солоневич использовал в романе по понятной причине: Матвей Давыдович Берман был начальником ГУЛАГа во времена строительства Беломорско-Балтийского канала.

Вот какой портрет своего Бермана нарисовал писатель: «Маленький, тщедушный, сутулый человек… Во внешности не было ничего особенного — кроме, может быть, лица: чем-то и как-то оно напоминало лицо насекомого — если у насекомых вообще есть лица… Из глубоких впадин иногда выглядывали глаза — и тогда казалось, они снимали моментально и до мельчайших деталей точную фотографию окружающего мира — и опять прятались назад».

Иван сожалел, что ограничен временем и не может уделять нужного внимания литературной шлифовке текста. Вечный цейтнот, в котором находился писатель в последние годы жизни, а потом неожиданная смерть не дали ему возможности завершить печатание романа в газете, а потом подготовить его к изданию отдельной книгой. Но даже в таком виде роман «Две силы» является подлинным национальным бестселлером.


Первое время после высылки из Аргентины Солоневич жил в Монтевидео. Это были зимние для Уругвая месяцы — август — сентябрь, сильно дождило, небо было затянуто серой пеленой, что сказывалось на жизненном тонусе Ивана Лукьяновича.

От переживаний он снова заболел, и если бы не поддержка Валентины Евгеньевны Леонтович-Неёловой, трудно сказать, как бы он вышел из депрессии. Иван гостил и творчески работал на её куриной ферме в окрестностях Сориано, дожидаясь Рут, которая завершала «бюрократические дела» по отъезду из Буэнос-Айреса. Сын Леонтович-Неёловой Алексей вспоминал много лет спустя о том, как «дядя Ваня» жил в доме его матери и как собирались вокруг него по вечерам русские эмигранты, чтобы обсуждать его «передовые идеи». Самым заядлым среди оппонентов был профессор-историк Михаил Шкурин. Часто спорили до утра, и это скрашивало «долгие зимние холодные ночи, в комнате дым от папирос и от дров печурки был настолько густой, что, казалось, его нужно разрезать ножом, чтобы разглядеть лица»[220].

Иван писал сыну 19 октября 1950 года: «Сориано, конечно, дыра, но очень хорошая дыра. Чудесный воздух, тишина. Нашли для нас две квартиры и жду Рутику, чтобы решить, — в которую. Мы стоим у какого-то порога. Нужно во что бы то ни стало сохранить бодрость духа. Мой сейчас совершенно бодр, и я внутренне так спокоен, как не было уже очень давно»[221]

.

Настроение Солоневича заметно улучшилось, когда приехала Рутика. Она была неплохим поваром и на ферме взяла на себя обязанности по приготовлению пищи. Иногда по просьбе Рут Иван сопровождал её на автобусе в Монтевидео, чтобы жена могла сделать неотложные покупки. Неприхотливость мужа в быту Рут кое-как переносила. Переделывать его было поздно. Но она была молодой женщиной, имела свои представления о том, как должна выглядеть супруга известного русского писателя. Иван понимал её «резоны» и терпеливо сопровождал Рут, когда она посещала магазины дамской одежды. А потом — снова рабочие будни.

Финансовые проблемы, которые так досаждали Ивану в Аргентине, были почти полностью сняты, но не из-за повышения «рентабельности» газеты, а благодаря бескорыстной помощи бывшего русского офицера, монархиста, сына прославленного флотоводца — Вадима Степановича Макарова. Он обосновался в Соединённых Штатах, был успешным коммерсантом и, желая поддержать теоретика народного монархизма, ежемесячно переводил на его имя по 200 долларов.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное