Читаем Солоневич полностью

В память об Иване Лукьяновиче он собирался подготовить и издать полное собрание сочинений в 18 томах. Вышло два первых тома: «Великая фальшивка Февраля» и «Диктатура слоя». Из-за финансовых трудностей и ухудшающегося здоровья Дубровский осуществить эти планы не смог.

Ноша была тяжкой, почти непосильной. Слово «отдых» исчезло из его словаря, и это в Аргентине с её великолепными океанскими курортами! Сердечные боли преследовали Дубровского все последние годы жизни, и он стал «следить» за своим здоровьем не из-за страха смерти, а из-за опасений за судьбу газеты: бросил курить, сел на мучительную бессолевую диету. Препятствий для выпуска газеты у него было не меньше, чем у Солоневича, работать приходилось «в тесном окружении политических капканов и доморощенных, не менее опасных насекомых — завистников, непризнанных писателей, склочников и мстителей, готовых из-за пустяка в ложке утопить».

Но он выстоял:

«Без связей и знания испанского языка, без денег не только на типографию, бумагу и почтовые расходы, но и на хлеб насущный, Всеволод Константинович с женой, в незнакомой стране, без предварительного опыта и знающих помощников, мало сказать — сохранил жизнь и уберёг от политического рахита не поднявшуюся ещё на ноги газету; он сумел воспитать её, дать ей твёрдое направление, привлечь серьёзных авторов, а с ними и постоянных подписчиков — единственных финансистов газеты: ни от каких предприятий, обществ, союзов или партий „Наша страна“ не приняла ни одной копейки и пользуется, от рождения до наших дней, полной независимостью.

Это — её едва ли не главная гордость заслужена усилиями и твёрдостью покойного редактора; ценой его рано оборвавшейся жизни…»

Скончался Дубровский в ночь под 13 ноября 1966 года. Бразды правления газетой приняла в свои руки Татьяна Владимировна Дубровская. В некрологе мужу она написала, что газета «остаётся верной изначально поставленной цели. Служение родине продолжается. В выходе газеты произойдёт перерыв на одну-две недели, после чего благодаря блестящей организации дела, исполненной В. К. Дубровским, выпуск будет возобновлён без каких бы то ни было затруднений». Татьяна Владимировна Дубровская сохранила прежнюю направленность газеты, способствовала привлечению в неё способных авторов, в том числе из эмигрантской молодёжи.

Дубровская ушла из жизни в апреле 1982 года. Все думали, что выпуск газеты задержался из-за англо-аргентинского конфликта, и номер с траурной каймой стал для читателей полной неожиданностью. Один из них написал: «Татьяна Владимировна была редкой русской женщиной-патриоткой. Умерла, как жила — на службе России. Да будет её светлая память нам примером — вдохновляющим и помогающим сохранить „Нашу страну“ на высоком уровне в бескомпромиссно национальном духе и не замутнённой междоусобной бранью и внутриэмигрантскими „полемиками“. Правое дело, которому Татьяна Владимировна посвятила свою жизнь, обязывает и нас служить главному: России, — не размениваясь на эмигрантские мелочи».

В 1960-х годах к редактированию «Нашей страны» был привлечён Николай Казанцев, который во время Мальвинской войны прославился на всю Аргентину: только он из всей пишущей и радиотелевизионной журналистской братии страны сумел попасть на архипелаг, чтобы стать свидетелем и хроникёром тех трагических событий, автором предельно правдивых книг об этой войне.

Почти полвека Николай Казанцев, преодолевая многочисленные препятствия, редактирует газету. В этой работе ему помогали и помогают единомышленники — без финансовых субсидий из подрывных антироссийских центров и иных чужеродных структур. Нет сомнения, что сегодня газета пользуется известностью не только в Русском Зарубежье, но и в России у неё есть заинтересованные и благодарные читатели. И очень важно, что в переломные для судеб России годы никогда не замолкал голос «Нашей страны», следовательно — голос самого Ивана Солоневича.


Так получилось, что все близкие Ивана Лукьяновича оказались в Соединённых Штатах. После смерти Ивана Борис считал себя законным лидером и хранителем традиций «клана Солоневичей», хотя Юрий этого права за ним не признавал по вполне понятным причинам. Когда Борис Башилов и Борис Ширяев отказались доработать роман «Две силы», за это взялся Борис. С тех пор роман неизменно печатается с написанными им финальными эпизодами. Борис внимательно следил за всем, что публиковалось в 1950–1980-е годы об «эпопее Солоневичей», давая через прессу отпор тем, кто пытался очернить имя брата.

Одно из таких опровержений появилось в журнале «Наши вести». Некий М. Георгиевич в очерке «Свет и тени», опубликованном в № 210 этого издания, написал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное