Солонго. Тайна пропавшей экспедиции

Артём рассчитывал поспать в машине, чтобы в первую же ночь следить за Джамбулом и тихоней Солонго, но родители усадили его рядом с профессором, а тот всю дорогу рассказывал о местах, через которые они проезжали. Говорил он в своей странной манере — ни на кого не глядя, будто ведя давно начатую беседу с самим собой. Если его речь прерывали вопросом, Тюрин терялся, словно не ожидал, что кто-то слышит его рассказ. Поправив очки, отвечал долго и обстоятельно — слишком долго и слишком обстоятельно. Впрочем, рассказ профессора иногда прерывался так же неожиданно, как и начинался, — Тюрин погружался в глубину только ему ведомых размышлений.

— Там стоит Хелизар-Дубху-Ула, — продолжал профессор. — Прекрасная гора, почти четыре тысячи метров. Я как-то искал у её подножья то, что следовало искать совсем в другом месте… А мы едем в верховье Оки. Там не хуже, чем в Туве. Обручев называл Окинское плоскогорье Тибетом в миниатюре, да. «Со всех сторон — с севера, с востока, запада и юга — на тысячи километров возвышаются горные цепи, отделяющие окинцев от внешнего мира. Только верховые тропы соединяют плоскогорье с населёнными районами на юге и западе. Сообщения с востоком и севером идут по трудным ущельям», — Тюрин усмехнулся, довольный цитатой. — Целая горная страна, в которую лишь недавно проложили дорогу. Но всё равно дикая, безлюдная. Замечательный край, где до сих пор водятся ирбис — снежный барс — и чиколка — красный волк. Если повезёт, встретим северного оленя.

— Раньше буряты говорили, нечестивый человек в Окинский район не попадёт, — неожиданно проговорил Джамбул. Он сидел в самой глубине «буханки» и был там едва заметен. — Говорили, его не пустит несчастье или пурга.

— А теперь провели дорогу, и нечестивцам стало полегче, — отозвался Фёдор Кузьмич.

— Как знать, — тихо ответил монгол.

Проехали унылый обветренный посёлок Монды. Ещё двадцать километров «уазики» катились по широкой долине реки Иркут, затем горная дорога увела в узкое ущелье: там ехать пришлось вблизи от громогласного речного потока.

К перевалу Нуху-Дабан обе машины гудели от давящего напряжения — даже Тюрину пришлось на время прекратить свои рассказы. Марина Викторовна и Юра Нагибин, сидевшие в другой «буханке», взволнованно следили за подъёмом на Окинское плоскогорье. Слава Нагибин, развалившись среди тюков со снаряжением, спал.

Солонго, как и прежде, заинтересованности в происходящем не проявляла, сидела в самом углу, возле отца, и неспешно перебирала ячейки плети, словно в руках у неё были длинные чётки. Артём поглядывал на округлое, но при этом сухое, строгое лицо девушки. Кожа у неё была светлой, не такой, как у Джамбула. Небольшие, чуть заострённые уши, аккуратный подбородок, высокие скулы — она была совсем не похожа на отца, должно быть, вся пошла в мать.

Сергей Николаевич перебрасывался фразами с водителем, выспрашивал у него, часто ли на этом пути случаются аварии. Водитель нехотя отвечал, что аварий и других несчастий тут бывает сполна.

Погода была ясная, и на юге хорошо просматривались снежные вершины Мунку-Сардык. Эта величественная гора одной частью стояла в Тункинской долине и всецело принадлежала бурятам, а другой опускалась на монгольские земли, к северной окраине озера Хуб-Сугул — младшего брата озера Байкал.

На перевале машины дружно свернули налево, в долину реки Ока. Дорога, начинавшаяся справа, вела к озеру Ильчир, ледяному истоку Иркута.

Вскоре показались зелёные пастбища, на которых разгуливали стада хайнаков и сарлыков. Хайнак почти ничем не отличался от обычной комолой коровы, только хвост у него был длинный и пушистый, как у лошади. А сарлык, которого ещё называют тибетским яком, был своим видом непривычен: сам весь чёрный, голова покрыта густыми кудрями, нижняя часть тела — подзорами из длинного грязного волоса. Сарлыки неспешно щипали траву, выглаживая пастбище своими нечёсаными лохмами, подёргивали ушами и с подозрением поглядывали на ехавшие по гравийке машины.

Общий вид горной страны, в которую поднялась экспедиция, странные названия вершин и озёр, хайнаки и сарлыки — всё это удивляло Артёма. Не верилось, что они по-прежнему едут по России; казалось, будто они в Тибете или Бутане.

— Вон там, — Тюрин указал куда-то в окно, — священная для бурят гора Хан-Ула.

Артём так и не понял, о какой именно горе рассказывает профессор.

— На её вершине лежит гладкий двадцатиметровый валун. Его называют мечом Гэсэра. А на подъезде к Хара-Хужиру будет видна скала Тураг-Шулуун — седло Гэсэра. По легенде, оттуда он наблюдал за приближением вражеских войск. Только непонятно, какие такие войска отважились бы сюда идти и зачем.

Проехав Орлик и затем Хара-Хужир, экспедиция вскоре оказалась в верховьях реки Сенца. Дорога стала совсем скверной. Часто приходилось объезжать каменные осыпи, останавливаться, выверяя безопасный путь, но поездка уже подходила к концу и такие задержки никого не беспокоили.

К вечеру «буханки» въехали в затаённое, разбросанное по речной долине село Шаснур. Севернее этих мест никаких селений не было на долгие десятки километров.