И, обратившись к народу, запричитала, колотя себя в грудь:
Тут дед Нежуй перестал песни орать, стал подниматься, поднялся и, приступая к Авдеевне, заговорил:
Авдеевна опять заголосила, заплакав, и, будто вытирая слезы краем шитого рукава, запричитала:
Тут дед Нежуй почти протрезвел, ухмыльнулся, но озорно переломился в поясе, встал, как циркуль, на карачки, а Авдеевна сделала вид, что берет его под мышку. Дед Нежуй прошел эдак шагов пять на карачках, Авдеевна сделала вид, что несет его домой, и толпа разразилась таким хохотом, какого в самом комедийном театре не услышишь на самом смешном представлении.
Дед Нежуй и Авдеевна в течение нескольких минут разыграли такую «пантомиму», как подумала Елена Сергеевна, не зная, как назвать такое действо, что все они потонули в криках одобрения и хохота. «Молодца, Авдеевна! — кричал кто-то из мордовцев. — Молодца! Наша старая обычая не забыла. Давай приходи почаще!» Авдеевна всем поклонилась земно, распрямилась, и они пошли с Еленой Сергеевной через толпу, прихватив с собою деда Нежуя.
Появилась Елочка с тремя бутылками квасу и бумажными стаканчиками. Увидя квас, дед Нежуй поморщился.
— Что же, — сказала ему Авдеевна, — пойдем к возам, попьем кваску?
Дед Нежуй опять поморщился, щелкнул себя по кадыку, молвил:
— Стоит ли? Не по мне пойло. Горло что-то болит. Мне бы чего полегше.
И кивнул в сторону увешанных дубовой и березовой зеленью ларьков, добавив:
— Я в аптеку, в аптеку. Идите.
Дед Нежуй ушел. А Авдеевна, увидя бутылки с квасом, сказала:
— Что же это — один-то квас? Один квасок — рыжо́к в носок.
И потребовала себе луку зеленого, хлеба, редиски. Все это добыла скоро Елочка, даже соли в бумажке откуда-то принесла, и они на возу с травою, боясь озеленить одежду, поели у какого-то знакомого из Пичевки, и старик все хвалил знатьё Авдеевны.
— Это что, — говорила Авдеевна, помаленьку припивая из своего стаканчика, — это остатки. Вот я, да дед Нежуй, да еще один-два остались, кто это знатьё умеет. А прежде как ярманка, так на каждом месте такое деется. То плясуны идут, то ряжены, то дудари ударят на дудках. Теперь повывелось все, теперь и мордвины не пляшут. А ране и в один храм ходили, и на одной ярманке плясали-веселились. Да и я-то, бывало, посильнее была. С Нежуем мы не раз эдак скоморошили. Я его, бывало, не то что вид сделаю, что несу, а и взаправду, как мешок с зерном, подхвачу под мышку и несу, а он еще и ногами болтает.
Поев, пошли они по рядам — Авдеевне что-то из тканья надо было купить. Когда Авдеевна шла по рядам, то призадумалась, пригорюнилась. Она остановилась у палатки с ситцами, спросила миткалю. Пощупала товар, на свет поглядела, велела отрезать метров с шесть, завернула в платочек покупку, сухой ладонью губы вытерла, взглянула на Елену Сергеевну, сказала:
— Это я на смёртну одёжку себе, на саван. Эдак лет с двадцать назад подготовила я себе миткальку, уложила в укладочку, думала тогда, что не заживусь на свете. Ан и зажилась, миткалек попраховел, обновить надо.
И заметив, с каким удивлением на нее взглянули и Елочка и Елена Сергеевна, заговорила:
— Да вы, девки, что — свычаев-обычаев не знаете? Аль и впрямь все такое доброе выводится у нас с корнем? Человек-то на землю рожён, жить пришел, о нем заботились, пеленали, растили. А коли сам большой стал, так, как уходить, сам о себе и позаботься, чтобы тебе и в остатний срок на душе хорошо было, спокойно. А то как же получается — при жизни об обнаряде дума и забота, а помер, так хоть голышом в рай? Не пройдет загадка! И на том свете голых не любят. Там собесу нет, просить не у кого. Айда, пошли, что ли.
И выкинула руками с покупкой такую штуку, что будто младенца к груди подложила, и рассмеялась.
От души посмеялись чудачеству Авдеевны Елена Сергеевна и Елочка, подивились простоте и нраву ее хорошей души, пошли себе домой. О полдень они были уже на ближнем конце Медвешкина, и обе спутницы медвешкинского доктора у нее «погру́дились», то есть не враз по домам пошли, а отдыхать остались. Ходила в этот раз на ярмарку и Настасья Иванна. Пришла она вскоре за ними и веселой, сияющей, будто «от мило́го шла», как сказала сама про себя, и принялась за самовар.