Соловьи

С людьми же, работавшими с техникой, неплохо работали и молодые агрономы, такие, как Звягинцев из Романовки, Горшков из Порима, а тут Павлу Матвеичу не хотелось подменять собою этих толковых и уже авторитетных на люду парней. Тогда Павел Матвеич взялся за подготовку семенных фондов к весне, но и тут оказалось, что молодые агрономы ведут свое дело неплохо. Зима — пустые руки. На сортировку, калибровку, триерование семян сходилось столько людей, что всем им и работы не хватало. В Медвешкине женщины перессорились, когда Павел Матвеич, добившись для совхоза нескольких тонн свекольных семян, завез их во второе отделение, чтобы отсортировать вручную, — работы этой женщинам и на неделю не хватило.

Добился в эту осень Павел Матвеич закладки и компостных полей. Сам с агрономами выбирал лучшие участки специально вспаханного для этого поля и сам следил, как возили и укладывали на них торф и навоз. Весною, когда все это вывезенное на участки добро надо было перелопатить, перекопать так, чтобы перемешать навоз и торф с почвой, с работой справились только медвешкинцы, взявшись в своем совхозе за дело лопат в четыреста.

У Романова дело не пошло. У него некому было перелопатить три гектара поля, на котором чуть ли не полуметровым слоем лежал навоз, торф и вспаханный слой почвы. Для этого на компост нужно было бы вывести в поле чуть ли не все рабочее население колхоза. И того было бы мало. И работы не на одну неделю. А уже начинался сев.

Можно было бы перепахать всю эту массу удобрения глубоколемешным плугом. Но где было его взять? Звягинцев подсчитал, сколько потребуется машин, чтобы вывезти весь компост на поля. Столько машин у них не было. Но даже если бы автомобили нашлись, чем погрузить тысячи тонн этой ссыпающейся даже с лопаты тяжести? Никаких таких погрузчиков не только в колхозе, а и во всем районе не было.

— Эх, — тужил Звягинцев, — а всего бы и нужно один грейдер, чтобы перелопатить, да одну вот такую машину, какие в городе снег убирают, машину-самосгреб, чтобы грузить. Да еще десяточка два автосвалов. Вот тогда бы и вывезли. А на поле — там уж можно бы и вручную раскидать.

— Или бы медвешкинцев тебе подослать? — шутил Павел Матвеич.

— Да, или медвешкинцев, — соглашался Звягинцев, — только на время. Не то — пропал, сразу всю технику отменят. Нет, все-таки я влип с этим делом, — сокрушался Звягинцев. — Боюсь Романову на глаза показываться.

А Романов материл и себя, и Звягинцева, и Головачева, что поддался на уговоры и загубил без времени навоз.

— Под коноплю бы пошел! — говорил он бригадирам, не агроному, и не желал встречаться глазами с Звягинцевым.

Но когда в средине зимы — и чего бы, кажись, уж лучше, использовать только остается! — Павел Матвеич сообщил Романову, что управление занарядило самолично для колхоза партию удобрений — калийной соли и суперфосфата — и что груз уже прибыл в Кремнёво, Романов сделал вид, что не расслышал, потом, что забыл об этом, и с вывозом дождался той поры, которая называется распутицей.

К тому же через Ворону за Романовной в эту пору половодьем мост снесло. Павел Матвеич стал было пенять за инертность по этому поводу Звягинцеву. А тот отвечал:

— Хорошо что горючее вовремя вывезли, а то бы и сеять не на чем было.

Вот тогда-то Павел Матвеич и стал думать, что тут какой-то скрытый саботаж, своевольничание, неподчинение. То есть он стал применять в думах о колхозных делах все те понятия, к которым он привык когда-то, которые были ему очень доступны, но никак ничего все же никогда не объясняли.

Скоро он пересмотрел применение таких понятий к людям Романовки, Медвешкина, Сентяпина и других селений, когда поразобрался в них и стал больше думать о человеке, а не о массе. И ему даже немножко от того, что так бросался такими понятиями без оглядки, стыдно делалось.

Даже когда он узнал, что дед Козухин «бывший», он не удивился этому и не заинтересовался, какой он «бывший». О, это уже был тоже прогресс в мышлении и чувствах Павла Матвеича! Прежде, еще совсем недавно, он с такими бы людьми не то что говорить, а и рядом бы стоять не стал. Не выносил Павел Матвеич «бывших». А этого деда и зиму и лето вкруг можно было видеть на разных работах с утра до ночи, то в поле, то на скотных дворах, то у хозяйственных сараев, так что дед Козухин в Романовке был в этом отношении фигурой приметной.

Впервые доверительно, а не на ходу, и совсем еще не зная, кто такой Козухин, Павел Матвеич заговорил с ним в поле, вот этой второю его ранней весною, когда в полях местами еще снег лежал и когда Козухин в латаном и перелатанном полушубке, в валенках, обделанных в красную резину от автомобильной камеры, в шапке-ушанке, что едва держалась на затылке и была стара, как он сам, ходил по краю дальней полевой дороги и ломом рыхлил какие-то и почему-то еще не растаявшие льдистые глыбы.