Соловьиное эхо

Имела ли место подобная шутка мистера Стаббса или нет, не беремся утверждать. Нам также не известно, когда и при каких обстоятельствах покинули Мейснеры резиденцию английского концессионера, – и все же пусть темное пятно неизвестности станет светлым, отпечатавшись, словно негатив, на бромистом серебре нашего воображения. А теперь, незабвенные мои, немного туда проявителя, добрых помыслов в душе – и мы увидим, как на пустой поначалу белизне вдруг проступают какие-то контуры и силуэты. И вот они становятся отчетливее, на глазах теряют загадочную призрачность полунамека – и мы видим мистера Стаббса и мистера кузена, вышедших на парадное крыльцо резиденции проводить отъезжающих гостей. В глазах подагрического родственника Стаббса стоят, похоже, слезы: уж он так привык, прикипел одинокой душой к молодой семье, особенно к доброй Ольге, которая тайком, жалея несчастного алкоголика и не в силах вынести зрелища его мук, постепенно передала ему весь спирт из своей дорожной аптечки, даже выцедила его из металлического никелированного тубуса, в котором содержался походный шприц для инъекций. Сам краснолицый мужественный концессионер также взволнован, крепится, оглушительно крякает, чтобы скрыть охватившие его чувства. Старый холостяк влюбился в младенца, который пил материнское молоко и ел кашку, а после марал пеленки с такой неукоснительной последовательностью и энергией, словно был отлично налаженной машиной простейшей и прекрасной жизни. И перед фактом такой рациональности сердце Стаббса не устояло. Бывало, войдя с морозного воздуха в дом, он долго, словно пес, принюхивался и затем ворчал: «Провонял Мейснеров наследник все углы в коттедже, негде спастись, черт побери». И затем, раздевшись, грел руки возле печки, после этого шел на половину гостей, чтобы подать хваткому мальчишке свой толстый волосатый палец… А теперь малыш уезжал, и вряд ли когда-нибудь еще появится в доме Стаббса столь странное и чудесное существо. Хозяин с грустью думал об этом и неуклюже махал рукой:

– Прощайте, прощайте, друзья!

Предположим, стоял конец февраля, и неистовое солнце Центральной Азии по-весеннему бушевало в пустом небе, заливая своей радиацией плоские пустыни и острозубые горы Тувы. Искоса направленные к земле, прямые копья солнца пробили в чахлом снегу наклоненные в одну сторону скважинки и желобки, и весь этот изъеденный, словно ощетинившийся снег постепенно испарялся кристалл за кристаллом, не превращаясь в воду. И уже скоро вскроются таежные реки, лягут влажной сетью на землю, перекрывая все дороги, – как же тогда ехать нашим путникам? Но прочь все сомнения, вперед, вперед! Новый кучер сидит на передке повозки, неизвестно, кто он, откуда и где его дом и семья. Нетерпеливо оглядывается он на своих седоков, и в ушах его шумит то же самое: «Вперед! вперед!» Отто Мейснер и его жена с ребенком сидят в странного вида повозке, напоминающей древнюю русскую ладью. В нее впряжены не кони, а три больших волка, и мы узнаем тех самых зверей, которых убил в схватке наш храбрый магистр философии. И вот наконец долгое прощание завершилось, прозвучало надо всем бодрое окончательное «гуд бай» Стаббса, и повозка тронулась с места. Она сначала поплыла низко над землей, затем все круче стала забирать в высоту, и вскоре уже далеко внизу остались дом Джошуа Стаббса, и сам он, и его родственник, оба машущие шапками вслед улетающим.

Волки стлались в полете, сокращая и вытягивая свои мощные тела, возница неподвижно восседал впереди, не оглядываясь на седоков, и долгое путешествие началось. Они взмыли над землей весной 1914 года, и с того времени оставшийся под ними огромный шар планеты вращался вокруг своей оси без них.