Читаем Солженицын и колесо истории полностью

Волновался А[лександр] Т[рифонович] и по поводу перевода на 1200 р[ублей], присланного ему какой-то старушкой. Старушка решила сделать его своим душеприказчиком – и велела отправлять Ис[аичу] деньги. ….


I.70

.. Получили п[ись]мо от А[лександра] И[саевича]. Отдам его А[лександру] Т[рифоновичу] и решил переписать:

«Александру Трифоновичу, Владимиру Яковлевичу, Михаилу Николаевичу, Игорю Ивановичу, Александру Моисеевичу[119].

Дорогие новомирцы! Спасибо за пост[оянную] память, за поздравление! С опозданием (с сука на сук, а все недосуг! никому не писал) поздравляю и вас – да не с новым годом, а с новым Десятилетием, как все согласились считать несколько вопреки математике. Уверен, что в новом Десятилетии «Новый мир» не только выживет, но привольно расцветет!

Всем перечисленным и неперечисленным крепко жму руки! Ваш С[олженицын]. …

Дорогой Александр Трифонович! За что же Вы лишили меня возможности хоть под Новый год прочесть свои «Именинные» поздравления»?


25.1.70

Вчера были у нас Каверины[120], сидели до 11 ч[асов], пили глинтвейн. Кав[ерин] воодушевлен каким-то слухом о том, что Яковлев[121]

из ЦК будто бы разбранил Кочетова и осторожно отозвался о Солж[еницыне] – писатели-де несогласны с его исключением, и мы принимаем это в расчет.

Сегодня поехали за город на лыжах – потеряли друг друга по дороге, потом долго шли от Нахабина к Опалихе по лесу. Я переходил ногу и теперь еле двигаюсь.

Был в гостях у Розы Льв[овны] Гинзбург, где встретил, между прочим, физиков – Капицу[122] и Арцимовича[123]. Разговор оживился, как только коснулись литературы, все читают повесть Н[атальи] Баранской[124] и говорят о ней. Спор о том, литература ли это. Я сказал: «М[ожет] б[ыть], и не литература, но важнее лит[ерату[ры». Капица рассказ[ал] о своей речи в Колумб[ийском] университете и как он там отшутился, когда его спросили, почему в России сажают писателей. Разговор о семейной переписке обычн[ых] людей – дед Анны Алек[сеевны] – жены Капицы сменил Толстого на батарее в Севастополе – и пишет: «Был до меня здесь граф Толстой, солдаты говорят – матерщинник. Нас тоже. Учил нас вместо еб… мать говорить: елки-палки».

Общий интерес к Солж[еницыну], разговоры о кочетовском романе[125]

, Капица был мил мне в своей байковой рубашке в клетку, курточке с авторучками и синим галстуком – доброжелателен, прост. Арцимович – тоже любопытен, но с административной хваткой. ..


29.1.70

… Мож[аев] живописно показ[ывает] людей – «брови» или «борода»[126] – или Абр[амов], почесывающий живот – одним штрихом – готовый портрет. Вспом[нил] Солж[еницына]. Он живет у Ростр[оповича], и того вызывали к Демичеву. Он с порога: если о Солж[еницы[не, то предупреждаю, он у меня будет жить, сколько захочет. Все ругают Ростр[оповича], а Можаев хорошо говорит о нем – отчаянный малый. Рассказыв[ают] о нем анекдот: «Вас не пустят за границу». «Оч[ень] рад. Пусть Фурцева едет туда играть на виолончели». Вспомнили о Яшине[127], и Мож[аев] рассказал, как они с Солж[еницыным] ездили к нему в больницу. Приехали неудачно. Злата сказала: очень ждал вас – и уснул. Подождите внизу. С[олженицы]н стал на часы глядеть. Решили мин[ут] через 40 написать записку и уйти. С[олженицы]н гов[орит]: «Не знаю, что писать», – и написал что-то вроде: «Понимаю, как вам тяжко. Я тоже был на дне этого колодца и не знаю, как выбрался» и т. п. Тут дверь раскрылась. Злата гов[орит]: скончался. Ис[аич] перекрестился широко. Они вошли в палату, минут 10 постояли у кровати и ушли. …


2. II.70

… К концу дня Тр[ифоныч] был у Вор[онкова] и Федина. Федин сел с ним в сторонке и увещевал едва не шепотом: «Нельзя, А[лександр] Т[рифонович], противопоставлять себя коллективу». «В первые годы рев[олюции] нам бывало еще труднее, но мы давали отпор…» Неприлично как-то от старика это слышать. А Вор[онков]: «Вам надо дать по зубам Западу».

KOMES[128] заявил протест с угрозой исключить нашу секцию, если сов[етские] писатели не выскажутся в деле Солженицына. Завтра это среди других вопросов будет на Секретариате. «Я уж выступать по этому поводу не буду, скажу только, что я был и остаюсь противником исключения Солж[еницына] из Союза писат[елей] – но Вигорелли защищать не стану, бог с ним. Откажусь от вице-президентства, как они требуют»...


10.11.70

.. В редакции суматошно, полно народу, авторы толпятся в коридорах, ходят из комнаты в комнату, собираются кружками, гудят. Трудно сознать сразу, что происходит, похороны и что-то от праздника.

Были сегодня Бек, Можаев, Рыбаков, Евт[ушенко], Владимов, Солж[еницын], Симонов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дальний остров
Дальний остров

Джонатан Франзен — популярный американский писатель, автор многочисленных книг и эссе. Его роман «Поправки» (2001) имел невероятный успех и завоевал национальную литературную премию «National Book Award» и награду «James Tait Black Memorial Prize». В 2002 году Франзен номинировался на Пулитцеровскую премию. Второй бестселлер Франзена «Свобода» (2011) критики почти единогласно провозгласили первым большим романом XXI века, достойным ответом литературы на вызов 11 сентября и возвращением надежды на то, что жанр романа не умер. Значительное место в творчестве писателя занимают также эссе и мемуары. В книге «Дальний остров» представлены очерки, опубликованные Франзеном в период 2002–2011 гг. Эти тексты — своего рода апология чтения, размышления автора о месте литературы среди ценностей современного общества, а также яркие воспоминания детства и юности.

Джонатан Франзен

Публицистика / Критика / Документальное
Былое и думы
Былое и думы

Писатель, мыслитель, революционер, ученый, публицист, основатель русского бесцензурного книгопечатания, родоначальник политической эмиграции в России Александр Иванович Герцен (Искандер) почти шестнадцать лет работал над своим главным произведением – автобиографическим романом «Былое и думы». Сам автор называл эту книгу исповедью, «по поводу которой собрались… там-сям остановленные мысли из дум». Но в действительности, Герцен, проявив художественное дарование, глубину мысли, тонкий психологический анализ, создал настоящую энциклопедию, отражающую быт, нравы, общественную, литературную и политическую жизнь России середины ХIХ века.Роман «Былое и думы» – зеркало жизни человека и общества, – признан шедевром мировой мемуарной литературы.В книгу вошли избранные главы из романа.

Александр Иванович Герцен , Владимир Львович Гопман

Биографии и Мемуары / Публицистика / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза
Бывшие люди
Бывшие люди

Книга историка и переводчика Дугласа Смита сравнима с легендарными историческими эпопеями – как по масштабу описываемых событий, так и по точности деталей и по душераздирающей драме человеческих судеб. Автору удалось в небольшой по объему книге дать развернутую картину трагедии русской аристократии после крушения империи – фактического уничтожения целого класса в результате советского террора. Значение описываемых в книге событий выходит далеко за пределы семейной истории знаменитых аристократических фамилий. Это часть страшной истории ХХ века – отношений государства и человека, когда огромные группы людей, объединенных общим происхождением, национальностью или убеждениями, объявлялись чуждыми элементами, ненужными и недостойными существования. «Бывшие люди» – бестселлер, вышедший на многих языках и теперь пришедший к русскоязычному читателю.

Дуглас Смит , Максим Горький

Публицистика / Русская классическая проза