Сомерсет Моэм

К услугам путешественников имелись все виды «водного транспорта», от фелюг, прау, джонок, лихтеров и катеров до многопалубного пассажирского парохода, рассчитанного на несколько сот человек и отплывающего в далекие края либо из Марселя, либо из Нью-Йорка, либо, если плыть предстоит к тихоокеанским островам, — из Сан-Франциско. Пассажиры такого парохода варьируются от сезонных рабочих на нижней палубе и путешествующих по казенной надобности до весьма состоятельных джентльменов вроде самого Моэма. От молодоженов, отправившихся в теплые края провести медовый месяц, до почтенных старцев, которым кругосветное путешествие прописано врачами.

Большую часть времени на пароходе Моэм обычно проводит у себя в каюте — по обыкновению много читает, заранее запасшись целым чемоданом тщательно отобранных книг, пишет письма, ведет дневник, делает, словно художник, зарисовки пассажиров. «Я плыл из Гонолулу в Паго-Паго, — пишет Моэм в предисловии к двухтомнику полного собрания своих рассказов, — и по привычке делал мимоходом зарисовки своих попутчиков, чем-нибудь обративших на меня свое внимание — а вдруг в будущем пригодятся»[75]

. Пригодились. К обществу присоединяется лишь изредка — выпить мартини или сыграть в карты, главным образом в покер или бридж. И, как всегда, неукоснительно следует своему давно и навсегда установленному в путешествиях распорядку: утро — работа, в 12.00 — коктейль в курительной, до 12.45 прогулка по палубе — тут-то зорким писательским глазом зарисовки и делаются; в 13.00 — второй завтрак, после же завтрака писатель, как правило, не выходит из каюты до самого вечера.

За «внешние сношения» отвечает общительный и обаятельный Хэкстон, в его задачу входит поиск потенциальных литературных персонажей, и с задачей этой секретарь и компаньон справляется превосходно, куда лучше — скажем сразу, — чем сменивший его «на этом посту» Алан Серл. Чутье Хэкстона, как правило, не подводит, да и маящимся от безделья пассажирам обычно есть что рассказать, чем поделиться; людям незнакомым, которых мы, скорее всего, видим в первый и последний раз, нам ничего не стоит с готовностью выложить то, чего мы никогда не рискнем поведать друзьям или родственникам.

Самым удачным из литературных трофеев Хэкстона можно, без сомнения, считать аппетитную, смазливую блондинку Сейди Томпсон, которая на всем протяжении пути из Гонолулу до Апии на Западном Самоа, где собиралась устроиться барменшей, демонстрировала недвусмысленный интерес к противоположному полу, нарядам «невинного» белого цвета (перекличка с Сайри?) и нескончаемым танцам под патефон. Всю ночь красотка в белом платье, белой шляпе и высоких белых сапогах ставила одну пластинку за другой, чем выводила из себя многих пассажиров, больше же всего — благонравную чету миссионеров из Новой Англии. Что впоследствии легло в основу сюжета, безусловно, лучшего и самого известного рассказа (а также спектакля и фильма) Моэма «Дождь». Когда Моэм с Хэкстоном, миссионерская чета и Сейди Томпсон вынуждены были задержаться из-за карантина на Паго-Паго, идея рассказа, пусть и в общих чертах, уже у Моэма сложилась, о чем свидетельствует соответствующая запись в его записной книжке: «После полицейской облавы проститутка бежит из Гонолулу, сходит в Паго-Паго. С ней вместе сходят миссионер с женой. И рассказчик. Все они вынуждены некоторое время оставаться на острове из-за эпидемии кори. Выяснив, чем она занимается, миссионер ее преследует. Унижает, стыдит, требует покаяния… Убеждает губернатора вернуть ее в Гонолулу. Однажды утром миссионера находят с перерезанным горлом — дело его собственных рук, девица же вновь весела и уверена в себе. На мужчин смотрит с пренебрежением и восклицает: „Грязные свиньи!“».

Иногда и сам Моэм, преодолевая природную стеснительность, заводит с пассажирами знакомство, и эти мимолетные отношения, про которые Чехов говорил, что «летние знакомства не годятся зимой», перерастают порой в дружбу — бывает даже на всю жизнь. Так, по пути в Гонолулу Моэм знакомится и сходится с брокером из Сан-Франциско, немецким евреем родом из Гватемалы Бертраном Алансоном, который неплохо разбирается в литературе, любит Сервантеса, а также итальянскую оперу, но еще больше испанского классика и оперы — современных знаменитостей вроде Сомерсета Моэма или Артура Рубинштейна. А еще больше и тех и других любит презренный металл; умеет, как мало кто, вложить капитал в надежное и выгодное дело и извлечь из него немалую прибыль. Перед войной Моэм поместил в инвестиционный фонд Алансона 15 тысяч долларов, которые после 1945 года нежданно-негаданно обернулись миллионом. За 35 лет дружбы (приезжая в Сан-Франциско, Моэм неизменно останавливался в гостеприимном доме Алансонов), с 1922 по 1958 год, Алансон во много раз приумножил литературные гонорары писателя. «Колдун», как называл Моэм Алансона, обогатил не только друга, но и его секретарей Джералда Хэкстона и Алана Серла, а заодно и племянника Робина Моэма.