Сон № 9

Ливерпульский собор – выложенный кафелем крысиный лабиринт. Лао-цзы ползет вперед на животе. Я плыву за ним на спине. Вода сплошной пеленой стекает по стенам, струйки брызжут мне в лицо. Малютка-пузырь верещит, как тюлень, которого силком волокут на сушу.

– Долго еще? – выдыхаю я.

Встаю в полный рост. Грот. Сталактиты роняют капли. Шеренга людей в мундирах стоит перед писсуарами. Я жду. Жду. Никто не двигается.

– Полковник Сандерс! – Генерал Макартур хлопает меня по плечу. – Кто-то из местных стащил мою платиновую зажигалку! Она стоит целое состояние, черт побери! Вы слышали сплетню?

Я – шпион в теле куриного магната, засланный в ставку главнокомандующего, чтобы выяснить, известно ли американцам о проекте кайтэн. Как странно быть толстым. Я знаю, что за словами скрыт неведомый смысл, но поющий мочевой пузырь мешает сосредоточиться.

– Нет? – Генерал Макартур чихает, брызжет фонтаном соплей. – Ну да все равно, давайте я подброшу вас в порт.

Американский «джип» едет в порт Кагосимы. Мой пузырь – ребенок, цепляющийся мне за пояс. Я боюсь, что он лопнет, если джип тряхнет на кочке, но мы благополучно добираемся до паромного причала. К сожалению, после войны портовый комплекс перестроили, и все указатели написаны шрифтом Брайля. Я готов поссать в урну, но боюсь, что в газетах появятся заголовки: «Местный мальчишка Миякэ не обучен ходить в туалет», – и, пошатываясь, бреду по коридору. Из умирающего бигля толчками вытекает моча. Неподъемная тяжесть моего мочевого пузыря.

– Сюда, – шипит невидимый провожатый.

Попадаю в новехонький туалет, огромный, как аэропорт. Плитки на полу, кафель на стенах, потолок, светильники, раковины, писсуары, дверцы кабинок – все сверкает ослепительной снежной белизной. Вдалеке крошечной точкой маячит еще один посетитель. Адвокат. Подхожу к ближайшему писсуару, упираю своего золотистого близнеца в стену и…

Адвокат так отвратно мурлычет «Beautiful Boy»[242], что мой мочевой пузырь съеживается. Я укоризненно смотрю на адвоката и вздрагиваю от неожиданности – он стоит бок о бок со мной и ссыт как ни в чем не бывало. У него по-прежнему нет лица.

Просыпаюсь от ужасного грохота над ухом. Мочевой пузырь истерит. Сдвигаю мешок с землей, и таран тайфуна приоткрывает дверь. Мочусь в щель. Моча улетает прочь, до самых берегов Китайского моря. Возвращаюсь к брезентовому гнездышку, но под свистопляску ночного неба спать невозможно. Бог грома топочет по Кагосиме, ищет меня. Странно, что я так отчетливо помню сны – обычно они испаряются, едва откроешь глаза. Когда начались мои серийные скитания по дядюшкам, после Андзю, я представлял себе, что где-то, в доме и семье с рекламных картинок, живет Настоящий Эйдзи Миякэ. Каждую ночь он видит меня во сне. А сам я – всего-навсего сон Настоящего Эйдзи Миякэ. Когда я засыпал и видел сны, он просыпался и вспоминал свой сон, который был для меня явью. И наоборот. Тайфун переводит дух и продолжает атаку, превратившись в бурю. Ну, перед ней сарай устоит. Чувствую под спиной что-то твердое – небольшой плоский камень-голыш. Кладу его в рюкзак. Буря стихает до сильного ветра, и я с удивлением слышу чей-то храп – в сарае! Заглядываю за перегородку. Женщина. Спит. Не похожа на садовницу – наверное, приезжая, которую тайфун застиг врасплох. Может, она побоялась сказать о своем присутствии и уснула? Разбудить ее? Или она испугается до смерти?

Она открывает глаза.

– Э-э… – начинаю я.

– Наконец-то ты меня отыскал.

Она вскакивает, ее кимоно распахивается. От изумления я теряю дар речи. На миг принимаю ее за мать Юки Тиё, девочки, которая пришла в бюро находок Уэно, чтобы заявить о собственной пропаже. Влажный большой палец тычет мне в соски, другая рука исследует, что там у меня в трусах, – так нельзя, я признался в любви Аи! – но тут ее губы раскрываются мне навстречу, и миллион крошечных серебристых рыбок меняет направление. Я не могу с этим бороться. Я не могу двинуться, отвернуться, ответить.

Я кончаю.

Краем глаза вижу госпожу Хурму. Она восседает на мешке с землей и высасывает из хурмы сочную мякоть. Выплевывает блестящие косточки.