Сон после полуночи (Клавдий)

«Несмотря на мое преклонение перед авторитетом Гелланика Лесбосского и Геродота, — высветил язычок пламени старательно написанные строки, — утверждавшим, соответственно, что этруски происходят от пеласгов, прогнанных эллинами, либо от лидян, переселившихся в Италию по причине голода у себя на родине, я имею на этот счет свое мнение и доказываю истинное происхождение этрусского народа следующими неоспоримыми данными, взятыми мною из подлинных источников..»

Клавдий на несколько мгновений прикрыл глаза. Сколько этих источников — особенно надписей из захоронений тысячелетней давности, скопированных для него путешественниками по Италии, пришлось ему изучить, чтобы сделать такой вывод.

Этот труд практически был закончен. Он оборвал его на половине одной из последних фраз в тот самый день, когда убили Гая. Собирался дописать книгу тем же вечером, а также подумать над тем, о чем писать дальше, но вышло так, что уже почти год не прикасался к ней.

Клавдий с видимым сожалением положил рукопись на стол и позавидовал сам себе, вспоминая, как легко просыпался раньше от мысли, что его ждет чистый лист Этруски — древний народ, населявший территорию Средней Италии до завоевания ее римлянами, проблема происхождения которого до сих пор остается нерешенной. пергамента или известие о прибытии в гавань судна с заказом из Александрийской либо Пергамской библиотеки. Теперь же каждое утро было в тягость из-за предстоящих приемов, эдиктов и бесчисленного множества иных, совершенно неинтересных и чуждых ему дел.

Вот и теперь от одного только воспоминания о них, у него испортилось настроение.

«А ведь я был счастлив тогда! — неожиданно понял Клавдий и поразился этой, нелепой на первый взгляд, мысли. — Да-да, и, пожалуй, ничуть не меньше, чем сейчас! Если не больше… Как ни ужасна была моя прежняя жизнь, но было в ней то, что не заменит мне ни уважение сената, ни преклонение остальных римлян, ни даже власть. Ничто!..»

И он, правитель самого могущественного государства мира, впервые подумал о себе, как о рабе, прикованном золотой цепью к борту огромной галеры, на акростолии[8]

которой, вот уже восемь веков красуется, наводя ужас на все народы, холодная, безучастная к людским страданиям голова богини Ромы…[9]

«Восемь веков! — невольно ахнул про себя Клавдий. — Сколько же всяких событий произошло за это время: войны, цари, диктаторы!..»

Он глубоко вздохнул, припоминая, как легко прыгал когда-то через эту пропасть веков, поднимаясь к самым истокам Рима. Стоило только взять в руки свиток очередного тома великого Тита Ливия — и вся его история, как бесценный отрез материи, сплетенный из причудливых нитей легенд и действительности, воочию представала перед ним. История, одни только имена которой приводили его в священный трепет: Ромул, Нума Помпилий, Тарквиний Гордый, а точнее сказать, «Неумолимый», Муций Сцевола, Гораций Коклес… И, конечно же, Эней — сын славного царя Анхиса и самой богини Венеры, родоначальник всех римлян!

С первого дня своего правления Клавдий не позволял себе даже думать о том, что всегда было мило его сердцу. Да и что толку в запретах! Все равно государственные дела тут же вырвали бы его из приятного забытья.

Но на этот раз, не в силах устоять перед возникшим искушением, он снова закрыл глаза и, едва только произнес про себя магические слова «Восемь веков…», как они, словно пароль, отбросили его в бесконечно далекое прошлое.

По всей спальне заметались сполохи пламени. Раздалось бряцанье оружия.

Послышались отчаянные вопли, мольбы о пощаде и торжествующие возгласы… А крошечный огонек светильника, набирая силу, уже заливал ярчайшим светом стены и статуи, лизал потолок, пытаясь вырваться к небу. Перед мысленным взором блаженно зажмурившегося императора, корчась в пламени собственных дворцов и домов, захлебываясь в крови своих последних защитников, задыхаясь в дыму, горела Троя…

…Троя горела.

То, чего не удалось сделать осаждавшим город данайцам при помощи стрел, мечей и голода, решила простая человеческая хитрость. По совету Одиссея накануне взятия Трои был сколочен огромный деревянный конь, и в его чрево вошли и затаились самые отчаянные воины данайского войска.

Остальные же данайцы взошли на свои корабли и, подняв паруса, сделали вид, что поплыли прочь от троянского берега.