Сон в красном тереме. Т. 3. Гл. LXXXI – СХХ.

Баоюю очень хотелось, чтобы Мяоюй с ним заговорила, тогда он ей все объяснил бы. Но ее вопрос заставил его насторожиться, неспроста Мяоюй его задала.

Поэтому он отвернулся и ничего не ответил. Мяоюй засмеялась и завела разговор с Сичунь.

– Ты почему не отвечаешь? – спросила Сичунь. – Ведь это самый обычный вопрос: «Ты откуда сейчас пришел?» Стоит ли смущаться?

Тут Мяоюй вспомнила, что надо возвращаться, сердце дрогнуло, и ей стало не по себе.

– Засиделась я, – сказала она, вставая, – мне пора.

Сичунь знала, что удерживать Мяоюй бесполезно, и проводила ее до ворот.

– Я давно не была у тебя, – сказала на прощание Мяоюй, – а дорога все время петляет, как бы не заблудиться.

– Можно, я тебя провожу? – спросил Баоюй.

– Не смею тебя утруждать, – ответила Мяоюй. – Но если хочешь, пожалуйста.

Они попрощались с Сичунь и покинули террасу Ветра в зарослях осоки. Проходя мимо павильона Реки Сяосян, они услышали звуки циня…

– Кто это играет? – с удивлением спросила Мяоюй.

– Наверное, сестрица Дайюй, – отвечал юноша.

– Разве она умеет? А я и не знала! – сказала Мяоюй.

Тогда Баоюй рассказал ей о недавней беседе с Дайюй и предложил:

– Давай зайдем, посмотрим!

– С древнейших времен цинь только слушают, но чтобы смотрели – такого еще не было, – усмехнулась Мяоюй.

– Давно известно, что я – человек невежественный, – сконфузившись, ответил Баоюй.

Они подошли к павильону Реки Сяосян, сели на камень и стали слушать чистую, трогательную мелодию. Вскоре нежный голос запел:

Дует, воет ветер холодный.Воздух осенью напоен,Но вдали от прекрасной девы,Одинок ты и удручен…Где вдали селенье родное?Край отеческий лик свой скрыл!И на платье горькие слезыЛью и лью, склонясь у перил…

Голос умолк, а потом снова зазвучал:

Беспокойны длинные реки,

Вдалеке утесы круты,Свет луны на мое окошкоПлавно падает с высоты.Путь Серебряный вижу в небе,Но и ночью мне не до сна!Я замерзла в тонкой рубашке,На ветру роса холодна…

Когда же опять наступила пауза, Мяоюй сказала:

– Первая строфа на одну рифму, вторая – на другую. Послушаем дальше.

Дайюй снова запела:

Мне понятны ваши невзгоды,Нет свободы – и жизнь не та!У меня же свои напасти —Вечно хлопоты, суета…

Если сердце твое горюет,Горе сердце мое поймет.Жены древности! Вы могли быМне помочь уйти от забот?[19]

– Вот и еще строфа, – промолвила Мяоюй. – Сколько в ней глубокой печали!

– Я не разбираюсь в музыке, но эта мелодия и в мою душу вселила скорбь, – отозвался Баоюй.

Снова зазвенели струны циня.

– Слишком высоко взяла, – заметила Мяоюй, – не гармонирует с прежним.

Вновь послышалось пение:

Жизнь людей в этом бренном мире —Пыль житейская, круговорот.Все, что в небе, и все, что в мире,В прошлой жизни исток берет;Обретя исток в прошлой жизни,

В смерти жизнь не найдет конца,Но с луною сравнятся развеЧеловеческие сердца?[20]

Мяоюй изменилась в лице.

– Почему она перешла на другой тон?! От такой печальной мелодии могут расколоться даже камни! Это уж слишком!

– Что значит «слишком»? – спросил Баоюй.

– А то, что она долго не проживет! – отвечала Мяоюй.

В это время послышался жалобный звук – будто струна лопнула. Мяоюй быстро встала и пошла прочь.

– Что случилось? – окликнул ее Баоюй.

– Скоро сам поймешь, – последовал ответ, – не стоит сейчас об этом говорить!

Баоюй, полный уныния и дурных предчувствий, направился во двор Наслаждения пурпуром. Но об этом здесь речи не будет.

Даосская монахиня пропустила Мяоюй в ворота кумирни и заперла их. Мяоюй прошла к себе в келью, прочла сутру, поужинала, воскурила благовония и отпустила монахинь.

Опустив занавески, она села на молитвенный коврик за ширмой, поджала под себя ноги и предалась созерцанию.

В третью стражу Мяоюй вдруг услышала шум на крыше. Подумав, что напали разбойники, она испуганно вскочила и выбежала на террасу. Вокруг не было ни души, только по небу плыли одинокие облака и ярко светила луна.

Было не холодно. Мяоюй постояла, опершись о перила террасы, и вдруг услышала мяуканье кошек на крыше.