Сон в пламени

В кухне было все по-другому. В отличие от цветистого, женского духа прочих комнат, здесь все было кафель и нержавеющая сталь. Очень высокотехнологично и «модерново», но таким интересным, оригинальным образом, что я не переставал озираться, пока хозяин готовил бутерброд.

– Чудесное помещение.

– Нравится? Ее проектировал Гарри Радклифф. Знаете Гарри?

– Архитектора? Еще бы.

Я не сильно разбирался в архитектуре, но Радклифф был так знаменит, что было трудно его не знать. Кроме того, он являлся одним из героев Марис, и у нее по всей квартире висели фотографии его зданий.

– Ну а Гарри одно время занимался у меня. Забавный, забавный человек. После окончания я попросил его спроектировать мне кухню вместо оплаты наличными. Но знаете, ничего слишком дорогого. Что-нибудь для старика, который любит прямые линии и чистые углы. – Он посмотрел на меня через плечо и подмигнул. – Я расскажу вам кое-что интересное. Гарри один из самых модных архитекторов в мире, верно? Но вы не представляете, что за медведь наступил ему на ухо! Единственное, чему ему следовало научиться, это слышать музыку. Поэтому я научил его играть на аккордеоне. Теперь у него их, кажется, три. Но даже после того, как он научился, вам бы вряд ли понравилось оказаться в одной комнате с ним и его инструментом, когда он играет. Великий архитектор – а никудышный музыкант. – Венаск улыбнулся и протянул мне бутерброд с копченой говядиной. – Ну, где же у меня горчица?

Я положил ее вот сюда, на стойку. Кумпол, принеси-ка мне горчицу, а?

Бультерьер направился прямо к холодильнику и каким-то образом, мотнув головой (или носом), открыл его, потом встал на задние лапы и, засунув морду глубоко в холодильник, вытащил что-то зубами. Желтый тюбик с горчицей. Спрыгнув вниз, он захлопнул головой дверцу и принес тюбик хозяину.

Венаск воспринял это как должное:

– Спасибо, Кум.

– Вам бы хотелось разузнать что-нибудь о моей истории, да? Что ж, это только справедливо. А вы расскажете мне свою.

Мы сидели в маленьком заднем дворике, попивая чай. Наступила январская ночь, а с ней и пробирающий до костей холод. Чай был горячий и вкусный. Рядом спали Конни и Кумпол на именных подушках. Свинье, похоже, было неудобно: она все время вскакивала, хрюкала, будто что-то упиралось ей в зад, и пыталась устроиться как надо.

– Я вам кое-что скажу, Уокер. Честность с возрастом убывает. Мы врем все лучше и потому все больше. Особенно о себе. Но вы хотите узнать обо мне; что ж, хорошо. – Он почесал голову, а потом потер макушку двумя руками. – Я родом с юга Франции. Мои родители были бродячими циркачами из Германии. Как-то раз они проезжали в тех краях, направляясь на встречу с кем-то в Монте-Карло. И там им так понравилось, что они тут же решили распроститься с прежней жизнью и остались там. В их цирке были животные – это одно из моих самых ранних воспоминаний: у нас дома жили забавные звери. Родители продали пару лошадей и цирковой фургон, в котором жили, и купили ферму в дикой глуши. Вы знаете Францию? Милях в пятнадцати от Карпантры, в полутора часах езды от Авиньона. Местечко не отличалось ничем особенным, но им понравилось, и поначалу они работали как сумасшедшие, чтобы наладить жизнь на ферме. Потом Бог послал нам небольшой подарок: моя мать интересовалась парфюмерией и приготовила особую смесь, рецепт которой знала только она одна. Это и доход от фермы обеспечили им достаток. Небольшой, но позволявший жить в комфорте, и они были счастливы. Потом родилась моя сестра Илонка, а еще через год я… Мы выросли среди запаха духов и забавных животных во французской глубинке. Это был рай, Уокер. Когда мне было семь, мой отец научил меня ходить по канату. Он натянул поводья между двумя оливами прямо перед входом в дом. Летом мы собирали в полях лаванду для матери. Вы когда-нибудь видели, как в поле колышется на ветру лаванда? С родителями мы говорили по-немецки, с друзьями – по-французски. Устав от одного языка, мы переходили на другой, и в нашем распоряжении оказывался целый новый мир слов. – Венаск замолчал и босой ногой почесал собаку. Кумпол сонно взглянул на него и лизнул в ногу. Один раз. – Знаете, что мне вспоминается? Наполненные солнцем стаканы. Мы устраивали семейные пикники и в каждом стакане видели солнце.

С концом этого предложения начались мои уроки. Я зажмурился, представляя его семью и пикники. В то самое мгновение, как я закрыл глаза, я почувствовал в воздухе совершенно иной запах. Калифорнийская ночь пахнет сыростью и созреванием; свежескошенной травой и росой, и ночными цветами где-то рядом. А этот новый запах был сухим и солнечным, разогретые цветы и земля наполняли своим ароматом разгар дня, августовского дня. На юге Франции 1920 года.

Когда я открыл глаза, то первое, что увидел, был мальчик верхом на зебре, едущий без седла по лавандовому полю. Черное и белое, лаванда, все в движении. На мальчике были белые шорты, но ни рубашки, ни обуви. И у мальчика, и у животного было одинаково серьезное, задумчивое выражение лица.

– Хотите вина?