Соната для фортепьяно, скрипки и гобоя

Айзик молча посмотрел на Двосю и ничего не сказал, продолжая жевать зубами край самокрутки.

— Болит что? — забеспокоилась Двося.

— Болит, — сказал Айзик, не вынимая изо рта самокрутку.

— Что? — спросила Двося.

— Душа, — сказал Айзик.

— И из-за чего она у тебя болит? — спросила Двося.

— Машину дали банку, — сказал Айзик и опять замолчал, отрешено глядя на Лизавету.

— Ну и что? — спросила Двося и добавила: — Говори уже, что случилось! С тебя слово вытянуть, все равно, что от козла молока надоить! Говори!

— Райкомовского «козла» нашему банку дали, а им «Волгу» прислали, — сказал Айзик.

— Я это уже второй раз слышу, про машину, — сказала Двося.

— И ничего не понимаешь?! — удивился Айзик.

— Нет, — сказала Двося.

— А бабэсэ коп! — сказал Айзик. — Бабья голова!

— Хорошо, — сказала Двося. — Я — а мишугинэ! Так объясни умный дураку!

— Лизавету от нас забирают! — сказал Айзик. — Завтра ее в Могилев на мясокомбинат надо отвезти. Райпотребсоюз туда машину за колбасой посылает, и на ней надо мне завести Лизавету.

— А глог цу мир! — ойкнула Двося и растеряно посмотрела на Айзика.

Лизавета, услышав свое имя, оторвала голову от сена и вопрошающе посмотрела на Айзика. И Айзик посмотрел на лошадь.

— Два раза она меня от смерти спасала: от волков мы с ней ушли из-под Пильни, километров двадцать за нами гнались и дальше б пошли, да Федька-тракторист на тракторе их испугал, возле Ясенки. Бок ей разодрали, а ушла. А потом от бандитов спасла. Еле живого домой привезла. Думал тогда, что умру: не надеялся выжить. А подняли врачи. Пузенков говорил, полчаса опоздал бы, и кровь вся ушла бы! Я не помню, как ехал, без сознания был, а она привезла! — Айзик мокрыми глазами посмотрел на Двосю и сказал: — А ты про ужин говоришь?

— А может, купим Лизавету, — сказала Двося.

— Думал я про это, — сказал Айзик и вздохнул. — А деньги где возьмем? Двух сотен, что в подушке лежат, не хватит!

— Тебе же управляющий обещал дать кредит на ремонт крыши, — сказала Двося, — так возьми! А мы со старою крышею проживем! Не привыкать тазы ставить.

— А я и не подумал! — обрадовался Айзик. — А бабэсэ коп, а клутэ коп! Бабья голова — умная голова! — он ожил, засуетился и сразу стал собираться к управляющему.

— Ночь на дворе, — растерялась Двося. — Может, завтра с утра поговоришь с ним!

— Пока завтра ждать, можно штаны потерять! — сказал повеселевший Айзик и побежал к Моисею Семеновичу, который жил на другом конце Краснополья.

В тот вечер вопрос сразу не решился, Моисей Семенович сказал, что подумает, и ночь Айзик провел в тревоге, но утром Лизавету не отправили в Могилев. Потом Айзик еще целый месяц ходил по всяким начальникам, так как Моисей Семенович сам ни на что не решался, и неизвестно чем бы это дело кончилось, если бы, в конце концов, приехавший из области заместитель управляющего областным банком не сказал, что Айзик заслуженный работник и нечего городить огород на пустом месте, и велел вручить ему подарок за его труд на пользу банковского дела — лошадь Лизавету!

— А гой, бат а гутэр мэн! — говорил о нем Айзик. — Не еврей, а хороший человек.

А вспоминая управляющего, махал рукой и говорил:

— Чтоб он на что-то решился, волк в лесу должен издохнуть!

— Не кричи, — заступалась за управляющего Двося. — Слава Богу, что хоть не отправил сразу Лизавету! А за Ивана Даниловича молиться буду!

— И детям накажу, — добавлял Айзик.

Успокоенный после борьбы за Лизавету, Айзик думал, что все его заботы кончились, и он сможет дожить с Двосей свой век в спокойствии. Но жизнь, как мешок в дырках, одну залатаешь, из другой сыпется. Открылась Америка и там одним из первых оказался Айзика брат Бенема, который туда уехал из Гомеля. И ниточка потянула за веревочку. Айзика дочка Соня прикатила из Костюковичей с криком:

— Папа, надо собираться! Все едут!

И опять возник вопрос с лошадью.

— А куда Лизавету мы денем? — сказал Айзик. — Без нее никуда не поеду!

— Хорошо, мы закажем ей пароход! — фыркнула Соня и сказала: — Что ты говоришь, папа? Куда ты поедешь с лошадью?!

— Не делайте из меня сумасшедшего, киндерлах, — сказал Айзик. — Пока жива Лизавета, я буду здесь! И больше на эту тему не будем говорить!

Лизавета к этому времени постарела. Айзик уже не запрягал ее в телегу, и она, как и он, вела тихую пенсионную жизнь. Утром Айзик вел ее на край местечка, на ничейный лужок за Филипповым домом, вечером забирал, и это стало для него незаменимым ежедневным ритуалом. И ничего в своей жизни он не хотел менять.

Но наступление не прекращалось: все требовали сдать куда-нибудь Лизавету и ехать. С Костюковичей стал приезжать каждую неделю зять Додик, который раньше приезжал в Краснополье только на большие праздники, и разговоры в доме шли только об Америке. Даже Двося перешла на сторону детей и говорила, что Лизавету оставит знакомым, которые будут за ней смотреть, как за родной.

— И только мы скроемся с глаз, отдадут ее на мясокомбинат! — не соглашался с ее доводами Айзик. — Кому это надо — старая лошадь?!

— Ее по старости не возьмут на мясо, — замечал зять.

Время шло, все потихоньку уезжали, а Айзик оставался на месте.