Соната единорогов

Индиго появлялся в то лето дважды. Каждый раз он приносил с собой серебристо-синий рог и каждый раз, грациозно облокотясь о прилавок, подносил рог к губам и приводил в затхлый магазинчик музыку Шейры, играя и Древнейших и крияку, пока даже паутина в углах, до которой Джой никак не удавалось достать, не начинала искриться в лунном свете, и Джой не впадала в отчаяние, пытаясь воспроизвести его музыку на фортепиано. И каждый раз Джон Папас предлагал Индиго все больше невесть где раздобываемого им золота, – не только монеты, но и украшения, даже статуэтки, – и каждый раз Индиго надменно заявлял, что этого мало, хотя Джой ощущала в себе, в самой своей глубине, там, где хранила смех ручейной

яллы, его колебания.

Однажды, когда Джон Папас отошел ненадолго и не мог услышать ее, она требовательно спросила:

– Ты же не хочешь его продавать, правда? Ты просто притворяешься, потому что знаешь – рано или поздно тебя потянет домой. Так зачем же валять дурака?

Индиго ответил ей почти с изумлением:

– Твое-то какое дело, Внемирница? Шейра не дом тебе и народ ее – не твой народ, чтобы ты там ни воображала. Так какое же тебе дело?

– Просто там у меня больше друзей, чем здесь, – резко сказала Джой. – Вот и получается, что Шейра – мой дом, вроде как.

Индиго, покачав прекрасной головой, с горечью улыбнулся ей.

– Ну, тогда и этот твой мир стал бы моим

домом, но он им не стал и никогда не станет. А Шейра так и останется моим домом, даже когда я покину ее навсегда. Пусть так, и все же я хочу поселиться здесь. Когда получу настоящую плату за то, что отдаю.

Воскресная ночь перед самым началом занятий в школе была и последней перед рождением новой луны. Джой подумала было, не навестить ли ей Абуэлиту в другой раз, однако установившаяся традиция значила для бабушки слишком много.

– Это все, что у меня нынче осталось, Фина, – однажды сказала она Джой. – Люди моего возраста, niños, все ушли, друзья ушли да и тело мое тоже понемногу уходит, – что мне еще остается, как не любоваться на тебя? Не сохранись у меня глупых старушечьих привычек, я бы уже и не помнила кто я и что я, ты понимаешь?

Джой точно распланировала день. Луна взойдет под самый вечер: если удастся поймать нужный автобус, она попадет домой задолго до обеда. Хотя в семье ее ни разу еще не хватились, да никто и не знал, как далеко от них она забредает, Джой, дивясь сама на себя, обнаружила, что в дни, когда она собирается перейти Границу, родные становятся особенно дороги ей.

Она приготовила все заранее, – в те дни она уже точно знала, что следует уложить в рюкзачок, отправляясь в Шейру, – Джой не забыла даже книжку с картинками, которую собиралась показать ручейной

ялле, и представления не имевшей что это за штука такая. Покончив с приготовлениями, она поехала в «Серебристые сосны». Абуэлита поджидала ее на скамеечке у входа.

– Что у тебя с волосами? – спросила Джой. – Откуда столько седины? Раньше волосы белыми не были.

Абуэлита рассмеялась, захлопала себя руками по бокам, смуглая кожа ее почти порозовела.

– Я просто перестала краситься, Фина. Я красила их – ну, не знаю, годы и годы. Рикардо они нравились черными. А теперь, чего с ними возиться? Рикардо меня и такой примет.

Она обняла Джой, потом, еще продолжая смеяться, подержала ее перед собой на расстоянии вытянутой руки.

– Неужели ты ничего не знала, нет, правда? Как я люблю тебя, Фина.

Они уже обошли маленький парк по кругу, когда Абуэлита свободной левой рукой сняла с запястья правой золотой, инкрустированный слоновой костью браслет, и прежде чем Джой поняла, что происходит, ловко защелкнула его на руке внучки.

– Подтяни его чуть выше, девочка. У тебя такие худые руки.

Джой застыла на месте.

– Ты что это делаешь? – выдавила она, от ужаса перейдя на английский. – Возьми его обратно, Абуэлита, он слишком дорогой. Такие вещи нельзя давать девочкам.

Она попыталась подцепить пальцем тонкую старинную защелку и снять браслет.

Абуэлита положила свою руку поверх ее.

– Фина, он всегда принадлежал тебе, с самого рождения. Я хочу увидеть, как ты носишь его, сейчас, а не с небес. Небеса далеки, а глаза у меня уже не те, – глаза Джой тут же наполнились слезами и старуха пожурила ее. – Слушай, ты только не начинай вести себя как твой брат. Это всего лишь браслет, всего только бабушка, всего только жизнь. Не хуже, не лучше, я тебе уже говорила – только жизнь, и этого довольно для всякого.

– А мне и подарить тебе нечего, – Джой шмыгнула носом.

Абуэлита смерила ее нежно презрительным взглядом.

– Даже когда такие слова произносит маленькая девочка, они все равно остаются настолько глупыми, что не стоит тратить время на разговор о них. Дорог не подарок, дорога его причина. Какую-нибудь дорогую вещицу может подарить всякий, но никто больше не подарит мне Фину. С дня твоего рождения – о чем мне еще оставалось просить?

Внезапно она замерла, застыла, прижав к уху сложенную чашей ладонь.

– Что это? Что я слышу?