Соната незабудки

— Вы думаете, Флориен тоже уйдет? — спросила Леонора, пытаясь скрыть свою грусть, но ее голос охрип. Она закашлялась, затем встала и налила себе воды.

— Он взрослый человек. Уверена, он может поступать, как хочет, — ответила Сисли, перебирая горох. — Ему здесь нравится, не так ли?

— Думаю, нравится. Он выглядит более счастливым последние несколько месяцев.

— Как бы мне хотелось сказать то же самое о Марселе, — вздохнула Сисли. — Он так давно ведет замкнутый образ жизни, что я не могу вспомнить, когда в последний раз смеялся. — Она вернулась к плите и посмотрела на часы.

— Марсель всегда замкнутый. Он хочет, чтобы его видели именно таким. Он похож на карикатуру, — сказала Леонора и рассмеялась. — Но он очень красив.

— Знаешь, я влюбилась в его прекрасные глаза. Устоять было невозможно. Но позже, когда узнала его, поняла, что под этой «роковой» галльской внешностью скрывается очень нежный мужчина. У нас странные отношения… Он годится мне в сыновья. Вероятно, в конце концов он сбежит со своей ровесницей, но я от всей души радуюсь общению с ним.

— Не говорите так, тетя! — воскликнула Леонора. — Ему повезло, что вы у него есть. Это ему надо беспокоиться, чтобы вы не сбежали со своим ровесником.

Сисли засмеялась.

— Господи помилуй, мне же почти шестьдесят!

— А вы по-прежнему молоды и привлекательны. Любовь не исчезает только потому, что вам шестьдесят. Папе почти пятьдесят, но их с мамой любовь не иссякла. Мне кажется, когда люди становятся старше, любовь только крепнет.

— Ты такая добрая, моя девочка, — сказала она, качая головой. — Давай-ка, садись за стол. Если Байрон-одиночка не спустится к обеду вовремя, пусть его еда остынет. — Она посмотрела на Леонору и от души улыбнулась. — Я все равно нравлюсь себе, когда я с ним, значит, битва наполовину выиграна.

Они ели молча. Леонору беспокоило, что Флориен может уехать со своей семьей, а Сисли тихо сетовала на отсутствие за обеденным столом Марселя.

За все эти годы он не позволил ей взглянуть ни на одну из своих работ.

«Мое творчество неуловимо», — говорил он, закрывая за собой дверь. Она предполагала, что он стеснялся ее, но потом стала часто спрашивать себя, а рисовал ли он что-нибудь вообще. Марсель часто бывал мрачным и неприступным. Но ведь Флориен справился с плохим настроением! Марсель же по-прежнему пребывал в дурном расположении духа, и она ничего не могла с этим поделать.

Обед был закончен, Леонора отправилась спать. Но сон не шел к ней, потому что ее сознание было похоже на мельницу, перемалывающую в пыль все надежды. Если Флориен уедет, что же будет с ней?

Утром она спустилась к завтраку и увидела взбудораженных собак, гоняющихся друг за другом вокруг кухонного стола. Она нахмурилась, пробралась к банке с печеньем, бросила им по штучке, чтобы успокоились.

Когда тетя появилась в дверях с опухшими от слез глазами, Леонора поняла: случилось что-то серьезное.

— Он бросил меня, — рыдала Сисли, упав в кресло возле печки. — Поэтому его не было на обеде! Он не оставил на чердаке ничего, кроме картины. Я еще не смотрела на нее. У меня не хватает смелости.

— Вы уверены, что он ушел? — спросила Леонора, подсаживаясь к ней и беря ее за руку.

Сисли невесело улыбнулась.

— Милая моя девочка, он собрал вещи и ушел, в этом нет сомнения. Он не просто уехал на каникулы, уверяю тебя.

— Но разве он не намекнул вам о своих намерениях?

Сисли покачала головой.

— Мы мало разговаривали последнее время. Он был таким мрачным… Я думала, если не буду обращать на это внимание, все пройдет. Прошло. Все прошло, — грустно хмыкнула она. — Какой же я была дурой, если верила, что он любил меня! Он совершенно не любил меня. Он любил мою кухню и мою стиральную машину. Я была слепа…

— Не корите себя, тетя Сисли. Вы были выше всего этого. А он — просто крыса.

— Как жалко, что я не поняла этого раньше! Но он заставил меня снова почувствовать себя молодой и привлекательной. После смерти Хью я ощущала себя старухой. Изношенной, потертой калошей. Марсель был как принц из «Спящей красавицы»: один поцелуй — и я снова оживала. — Она глубоко вдохнула и посмотрела на свою племянницу усталым взглядом женщины, много повидавшей на своем веку. — Что мне остается? Мои дорогие цыгане тоже покидают меня.

Леонора сделала тетушке чашечку кофе, пока та плакала в носовой платок. Она вдруг постарела, словно Марсель унес с собой ее молодость. Интересно, куда он ушел, и почему так внезапно?

— Разве он не оставил записки?

— Ничего.

— Может быть, он оставил послание на той картине, — предположила Леонора, придвигая свой стул поближе к тетушке и присаживаясь.

— Ты думаешь?

— Ну да, а иначе зачем бы он оставлял ее? Все остальные он забрал, не так ли?

— Какие остальные? Я сомневаюсь, что он много нарисовал за эти годы. Он меня использовал. Что он делал там, наверху, никто не знает.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Вчера за ленчем. Он не произнес ни слова. Ни слова.

— Но он всегда был хмурым. Он никогда не поддерживал разговор, воспроизводя лишь монологи.

Сисли рассмеялась.