Соня рапортует

Наша нелегальная работа носила на себе отпечаток особых условий Китая. С одной стороны, при правительстве Чан Кайши не были запрещены демократические и умеренно левые органы печати и организации и тем самым были более благоприятные возможности для конспиративной работы, чем в откровенно фашистских странах. Европейцы в Шанхае жили под английским или французским управлением с особыми правами для иностранцев, которые позволяли действовать так, как нельзя было действовать при Гитлере, или в Японии, или в дальнейшем на оккупированной японцами китайской территории, грубо не нарушая при этом правила конспирации. С другой стороны, секретная полиция Гоминьдана активно сотрудничала со своими коллегами по профессии из европейских стран в борьбе с коммунистами, и антикоммунизм носил не менее отвратительную окраску, чем в чисто фашистской стране, Данные, с которыми я познакомилась позднее, свидетельствуют о том, что с 1927 по 1939 год погибло от 35 до 40 тысяч китайских коммунистов. Лишь немногие вышли из тюрьмы, большинство до нее даже не дошло: были расстреляны, забиты до смерти, заживо погребены или обезглавлены. В провинциальных городах их головы выставлялись на кольях у городской стены для устрашения населения.

Проблема конспирации стала пронизывать всю мою личную жизнь. Рольф, который презирал шанхайское буржуазное общество, в политическом отношении стал мне ближе. Его взгляды на китайский народ были с самого начала правильными и позитивными. Однако, когда еще до знакомства с Рихардом я сказала Рольфу, с каким нетерпением я хочу заняться партийной работой, он настоятельно просил меня отказаться от этого. Он говорил, что занимается созданием материальной основы нашей жизни в чужой и сложной стране, поскольку чувствует себя ответственным за меня и будущего ребенка. По его словам, я неправильно оцениваю свои силы, считаю себя сильнее, чем я есть на самом деле. Жестокость и зверства по отношению к коммунистам, если это меня коснется, я не смогу выдержать. Я не представляю себе, продолжал он, что будет значить для меня ребенок. «Я никогда тебе ничего не запрещал, — говорил он, — ни в чем не ограничивая твою свободу, но теперь вынужден настоять на своем». Уже в ходе этого спора, который взволновал меня так же, как и его, я решила, что если я получу связь с партией, то ничего не скажу об этом Рольфу. Я сочла также необходимым сразу же информировать об этом разговоре Рихарда. Он был удивлен, поскольку наверняка слышал от Агнес о Рольфе лишь хорошее, и это соответствовало истине. Этическим принципом нашего брака была честность: лучше причинить боль, чем что-то утаивать или лгать. Мы считали само собой разумеющимся, что порядочные люди должны так жить.

Теперь же для меня все изменилось. В течение трех лет нашей жизни в Шанхае Рольф не знал, что наша квартира использовалась для нелегальных встреч и что длительное время в шкафах были спрятаны чемоданы с информационным материалом. Он не знал ряд товарищей, бывших моими близкими друзьями, и если они с ним встречались, то лишь под видом коммерсантов — в его присутствии я также должна была обращаться с ними как с коммерсантами. Я не могла с ним говорить ни о людях, которые были мне дороги, ни о работе, составлявшей содержание моей жизни.

Когда мне было девятнадцать лет, я писала Юргену о своих политических разногласиях с Рольфом: «В такие моменты он для меня чужой, на прощание мы даже не пожали друг другу руку».

Сейчас ситуация приобрела шоковый характер и отразилась на нашей совместной жизни. Мою реакцию можно лучше понять, если вспомнить о суровом характере нелегальной работы в Китае или о временах нацизма в Германии. Я принимала участие в движении Сопротивления, а спутник моей жизни отговаривал меня от этой борьбы и устранился от нее.

По отношению ко мне Рольф вел себя ровно и деликатно; в последующие годы, надеясь сохранить семью, он смирился с разлуками и сложными обстоятельствами, обусловленными моей работой.

В Шанхае Рольф был поверхностно знаком с членами нашей группы Ханом и Венгом как с моими преподавателями китайского языка. Большего он о них не знал.

У Хана было подвижное лицо. Сотни раз за день он отбрасывал со лба свои длинные волосы. Это был темпераментный, схватывающий все на лету человек. Эти качества способствовали установлению между нами хорошего контакта. Венг отличался медлительностью и основательностью. Я поражалась его способностью работать методично, на научной основе. Я этими качествами не обладала.

Во время занятий языком я читала орган Коминтерна «Международная пресс-информация» с Ханом по-немецки и Венгом — по-английски. Оба занимались очень прилежно. О Венге я писала домой.

27 мая 1931 года

«…Я в совершеннейшем восторге от обоих моих китайских студентов. Не в том дело, что они мне слишком много дают, просто очень заманчиво научиться говорить по-английски с таким очаровательным преподавателем. Он, правда, говорит очень плохо по-английски, потому мы и занимаемся часами, но достаточно хорошо, чтобы понять, насколько это умный и приятный человек».