Соня рапортует

Было вполне достаточно сказать ему, какой интерес для меня с моей работой представляют факты политического и научного характера. Он кивнул, и это было все. По сравнению с прошлым наши беседы почти не изменились: они всегда в значительной мере сводились к обсуждению политических тем. Отец общался главным образом с учеными-экономистами левой ориентации и политическими деятелями из лейбористской партии. В то время многие из них занимались делами, связанными с войной, и он рассказывал мне об этом.

Нападение Гитлера на Советский Союз в июне 1941 года произвело в Англии сильнейшее впечатление. Излишне описывать, как потрясло это событие меня. Впрочем, времени на размышления оставалось мало.

Я прослушала речь премьер-министра Черчилля, пообещавшего СССР, полную поддержку, сделала кое-какие заметки и попыталась оценить ее. Как и большинство речей Черчилля, это был блестящий по стилю образец риторики. Приехав в Лондон, чтобы поговорить с отцом, я узнала от него, что, по мнению ведущих политических и военных кругов Англии, Советский Союз потерпит поражение не позднее чем через три месяца. Эту точку зрения в беседе с отцом подтвердил видный деятель лейбористской партии сэр Стаффорд Криппс, который с 1940 по 1942 год был послом в СССР.

«Германский вермахт пройдет сквозь Россию, как горячий нож проходит сквозь масло», — добавил Криппс. Позднее это выражение стало повсеместно известным, но, когда я сообщила о нем, Центр и, я думаю, Советский Союз вообще услышали его впервые. Я получила от Директора радиограмму с выражением благодарности. Такое случалось редко. Возможно, поэтому, забыв многое другое, я помню об этом сообщении.

Правительства капиталистических стран долго допускали ошибку, недооценивая СССР.

У них не укладывалось в голове, что рабочее государство, где у власти стоят коммунисты, может «выстоять». Это их заблуждение началось с попыток военной интервенции после Октябрьской революции, нашло свое продолжение в многолетнем непризнании СССР и, как о том свидетельствуют слова Криппса, существовало еще в начале второй мировой войны.

Гитлер бросил против Советского Союза всю мощь своих сухопутных войск и авиации. Англичанам сразу стало значительно легче: была устранена опасность вторжения и даже воздушные налеты пошли на убыль.

После нападения Гитлера на Советский Союз мой передатчик несколько дней тщетно вызывал партнера, а потом станция заработала вновь. Я выходила на связь дважды в неделю; два раза в месяц ездила в Лондон, сначала только для того, чтобы поговорить с Юргеном или отцом. Юрген готовил для Советского Союза экономические обзоры. Он также сообщал мне о фактах, не входивших в сферу его деятельности, но представлявших интерес для меня. Беседы с отцом и Юргеном давали материал на четыре — шесть донесений ежемесячно.

Согласно правилам, я держалась абсолютно в стороне от английской партии и не устанавливала никаких контактов с партийной группой немецких эмигрантов в Англии, если не считать Юргена, который сначала возглавлял там политический отдел, а потом из-за перегруженности другой работой был только членом руководства. Я обсудила с ним возможность получения дополнительной информации, главным образом военного характера, и он свел меня с немецким товарищем Гансом Кале, сыгравшим в Испании видную роль в Интернациональных бригадах как командир дивизии. В Испании его особенно уважали за смелость и быстроту принятия решений. Кале, помимо всего прочего, работал в Англии военным корреспондентом буржуазных журналов «Тайм» и «Форчун», которые принадлежали знаменитому американскому концерну Люса. Подоплека этой его деятельности мне была неизвестна. Так или иначе, она позволяла ему получать кое-какие сведения. Центр согласился на мой контакт с Гансом Кале. С ним я тоже виделась примерно дважды в месяц и получала полезные данные. Для Ганса приходили запросы, по которым мы могли судить, что именно важно для Центра. С Гансом Кале я работала охотно. Его ранняя смерть — потеря для нашей страны.

Бывая в Лондоне, я останавливалась у родителей или у сестер. Там время от времени и происходили встречи с Гансом Кале. Сестры работали, дома днем не бывали, и об этом никто не знал. Если не считать отца и Юргена, я ни с кем не говорила о своей работе: ни тогда, ни потом. Даже мои уже давно ставшие взрослыми дети узнали, например, о моем ордене Красного Знамени лишь спустя тридцать лет после того, как я его получила: советский генерал посетил меня в ГДР и вновь вручил мне его. (Да, это был мой собственный орден за номером 944, и к нему была приложена орденская книжка. Подумать только, как заботливо его сохраняли в водовороте военных лет!)